Земля Нод, глава 2, remastered version

[bakemunja]

Приглашаю всех, кто еще следит за судьбой "Земли Нод" на чтение ремастеред версии 2 главы. Изначально мне хотелось лишь причесать стиль, который спустя столько лет (а это была одна из глав, которые были написаны первыми и с тех пор не менялись) сильно разонравился, но потом пришла в голову и свежая мысль продемонстрировать в прямом эфире печально известный Гляйвицкий инцидент, который стал поводом для вторжения в Польшу и начала Второй Мировой войны. Эта идея привела в итоге к тому, что половину этой главы пришлось писать с нуля, поэтому от старой версии в итоге остались только несколько сцен, да и действующие лица сильно поредели, не без того, что изначально это мероприятие казалось мне куда более сложным и требующим большего саппорта со стороны Ордена)

Глава 2
Мюнхен, 20 июля 1939 г.
Антоний следил за ними четыре ночи. После отъезда Ады он вначале злился, но следом быстро заскучал, маялся, шатаясь по городу и выслеживая каких-то работяг, допоздна засиживавшихся в пивных. Ненадолго его выручили приглашение на новый бой на арене да стопка эротических открыток с хорошенькими близняшками, которые он недавно приобрел из-под полы. А потом он обнаружил их…
Четыре ночи он пытался решить, которая из них лучше развеет его тоскливое настроение и заглушит голод. Маленькая брюнетка с копной кудряшек неизменно радовала его, расчесываясь перед сном у распахнутого окна в одной прозрачной сорочке, которая ничуть не скрывала ее пышные, широкие бедра. Но еще лучше была вторая. Едва он ее увидел – перепугался. Ни дать ни взять, Ада подшутила и отправилась не в Берлин, а в мансарду дома напротив, которая великолепно просматривалась из их окон. Незнакомка была ее точной копией, потерянной сестренкой. Те же белокурые волосы, тот же высокий рост и ладная крепкая фигурка. Каждый изгиб тела, который он так хорошо знал и мог бы нарисовать с закрытыми глазами, если бы умел, мелькал просто у него перед глазами. Иллюзию нарушали лишь загар, щедро позолотивший кожу, и привычка незнакомки собирать волосы не в строгий пучок, а в косу.
О, как взволновало его это открытие! Даже близняшки на фотокарточках лежали забытыми в ящике стола, пока он, сидя в темной комнате, наблюдал за красавицами едва садилось солнце, изучал, выбирал, кто ему больше по душе. «Ада» все же была предпочтительнее брюнетки. Мысли о том, чтобы провести ночь, охотясь за столь желанным образом, заманить ее в одно из мест, где мюнхенские молохи могли спокойно и за скромное вознаграждение провести время с жертвой, не заботясь о том, что их услышат или о том, куда девать потом труп… Заманить и…
Антоний облизнул пересохшие губы и сделал последнюю затяжку. Затушил папироску дрожащими пальцами в консервной банке, где уже было полно бычков. «Ада», хихикая, крутилась перед зеркалом вместе с черноволосой подружкой, пытаясь завить волосы щипцами. Девушки собирались выйти в люди и покинуть свое убежище.
…Вероятно, он выбрал бы брюнетку. Она работала по вечерам не то в школе, не то в больнице. Ее было легче подстеречь, чем «Аду». Та уходила и возвращалась засветло, а ночи проводила в компании книг и патефона в собственной постели, теша его перед этим долгим купанием в жестяном тазу. И все же его растравливала именно эта недосягаемость. Недоступность мгновенно возвела сестренку Ады на пьедестал самой желанной жертвы последних нескольких лет. Ситуацию подстегивало и то, что поездка в Берлин вряд ли оказалась бы долгой. Скоро она закончится, и жизнь вернется в прежнее, как он надеялся, русло. Мысли о том, каким было прощание и чем это может обернуться в итоге, он старательно отгонял подальше.
Он едва не заскулил, когда «Ада» сняла халатик и принялась надевать поясок и чулки. Шерсть на хвосте встала дыбом. Конечно, он мог залезть к ней в мансарду, пока она спала, а ее подружка работала. Но любое убийство прямо в доме вызывало чрезмерную активность полицаев и газетчиков. Даже самое тупое «мясо» так не рисковало. Да и не искал он таких легких путей! Результат всегда один – трепещущее тело в его руках, из которого глоток за глотком слишком быстро уходят жизнь, свежесть и красота. И легкое разочарование после этого, подобное тому, что остается, когда проходит пик наслаждения, расплетаются разгоряченные тела, и остаются лишь мужчина и женщина, которые незнамо что забыли в одной постели.
Хорошо спланированная охота отдаляла этот момент, продлевала наслаждение и делала кровь жертвы слаще.

Пришлось потратить уйму времени, чтобы превратиться в приличного с виду гражданина. Да, охота редко шла по плану. Познакомиться ли с девушками и предложить им прогуляться? Отправиться за ними на какие-нибудь танцы или просто поймать момент, когда они решат срезать путь через темный безлюдный переулок? Но первым делом Антоний должен был привести себя в порядок. В том виде, в котором он любил расхаживать ночами – босиком, в старых брюках с такой удобной дыркой для хвоста и потяганном тренче – он мог познакомиться лишь с каким-нибудь особо ретивым полицаем. И не спасло бы даже клеймо Ордена!
Больше всего времени ушло на то, чтобы подстричь густые бакенбарды и прочесать космы, которых не касалась расческа уже больше недели. Справившись с этим и гладко зачесав назад непокорную гриву, он напоследок пригладил брови и подмигнул своему отражению.
- Красавец.
Впрочем, едва ли он стал краше.
В шкафу нашлись парадный костюм, туфли и шляпа. Сгодились в очередной раз вещи, которые Ада заставила его купить для походов по театрам и прочим местам, где ей нужен был спутник… Рубашка, висевшая на стуле, оказалась порядком измята.
- Ничего, под пиджаком не видно, - подбодрил он себя.
Протолкавшись с охапкой вещей в тесной спаленке между шкафом, столом и скрипучей кроватью на пружинах, Антоний спешно переоделся и обул тесные, лаковые туфли, сжавшие ноги в тисках. Девушки уже гасили в своей спаленке свет. Последний штрих – очки с темными стеклами, которые хорошо скрывали ярко-оранжевый, как у волка, цвет радужки. Его всего трясло в предвкушении. Хвост, спрятанный в левой штанине, возбужденно дергался и щекотал ногу.
Лестницу в доме фрау Шульц он преодолел в считанные секунды, не издав ни звука, помня о том, что третья и пятая ступенька громко скрипели на весь дом. Он перескочил их, надеясь не разбудить ни домовладелицу, ни крикливого младенца, которым она разродилась три месяца назад.
Уже схватившись за ручку двери, Антоний услышал, как открылась дверь. Кто-то потянул его за рукав. Старшая дочь фрау Шульц приложила палец к губам и зашикала, тыча в него листком бумаги. В ответ на его немой вопрос едва слышно прошептала:
- Телеграмма, герр Шастель. От Ады.
Он взял телеграмму, кивнул и, не глядя, спрятал ее в карман. От фройляйн Шульц разило чесночными колбасками и тушеной капустой, и он поспешил ретироваться, забыв даже ее поблагодарить.
Старые липы у дома стали ему надежным укрытием. Подружки, хихикая и перешептываясь о каком-то Ларсе, прошли мимо, цокая каблуками. Свернули налево, мимо закрытой год назад обувной лавки жида Шустермана. Антоний поспешно залез в карман и пробежался глазами по бумажке.
Ада приезжала завтра после полуночи и просила ее встретить.
Завтра.
Оставалась всего одна ночь.
- Так! Или сегодня, или никогда, - сказал он себе, сунув телеграмму обратно в карман. Девушки уже скрылись за углом лавки Шустермана, и Антоний бесшумно последовал за ними, внимательно прислушиваясь.
Пусть красавиц лежал к пивной, находившейся в том же районе, где и школа, в которой работала задастая брюнетка. Ларс, о котором они без конца трещали, был учеником в вечерней школе, молодым солдатом, который давно хотел поближе познакомиться с хорошенькой учительницей и ее подружками. Щебет девушек Антонию быстро надоел. Он наспех решил, что перехватит обеих, когда они выйдут к берегу Изара, и предложит… предложит… Чёрт, ему следовало взять с собой кого-то еще в напарники, но делиться с девушками совершенно не хотелось. Хотя он отдал бесспорное предпочтение «Аде», бедра брюнетки бередили его воображение. Вены в тех местах, что скрывались у девушек под треугольничками пушистых волос, годились для укуса не хуже яремных.
Антоний заворчал от злости на себя же и свою жадность. Когда впереди показался Изар, усыпанный разноцветьем огоньков, и девушки пошли вдоль берега к центру Мюнхена, смешавшись с прогуливавшимися людьми, он так и не решился подойти. В самом худшем случае он всегда мог перехватить их, когда компания Ларса и его дружков им насточертеет.
Когда до пивной оставалось совсем немного, он все же решился. Конечно, улочка могла бы быть безлюднее и тише. Между домов звучали музыка, смех и разговоры разгоряченных теплой летней ночью людей. В окнах горел свет, освещая брусчатку лучше уличных фонарей. Не слишком безопасно… Но ведь он не станет делать ничего незаконного.
Ускорив шаг, он достал из кармана заготовленный заранее гребешок Ады.
- Фройляйн, постойте.
Не сразу, пройдя еще несколько шагов, девушки остановились и обернулись. Брюнетка смотрела на него раздосадовано и с нетерпением. «Ада» округлила глаза и склонила голову к левому плечу. Вблизи сходство впечатляло не столь сильно. Антоний ощутил легкое разочарование.
- Мы с вами незнакомы, - поспешно сказала брюнетка. Точно колючками покрылась. - Вам лучше обратиться за помощью к герр полицаю. Я видела двое проходили мимо.
- Простите, милая фройляйн, - вкрадчиво сказал Антоний, снимая шляпу и отвешивая легкий поклон. – Мне показалось, что вы уронили эту вещицу. Жаль, если потеряется. Кажется, не из дешевых.
Еще бы. Он сам его стащил из лавки, где продавались такие дорогие гребни, что их не стыдно было бы носить даже Марлен Дитрих. Перламутровые ракушки, украшенные мелким речным жемчугом, великолепно смотрелись в волосах Ады.
Брюнетка близоруко сощурилась, присматриваясь к гребню в тусклом свете фонарей, но ее спутница замотала головой и заговорила:
- Нет-нет, мы ничего подобного не теряли герр… - сходство с Адой она окончательно растеряла. Мало того, что немного картавила, так еще и сам голосок оказался тонким и писклявым.
- Герр Шульц. Йоганн Шульц, - тут же представился он, улыбаясь. Достаточно широко, чтобы выглядеть дружелюбно, но не так, чтобы они увидели огромные клыки. – Ах, какая жалость. Вероятно, придется отнести в полицейский участок.
- Очень приятно. Иза Мейер, - тут же ответила не-Ада, улыбаясь в ответ. Рот у нее был большой и красный, а зубы - мелкие и серые. – Уверена, вы найдете хозяйку. Должно быть, состоятельная женщина. Она вас точно отблагодарит.
- Да, очень жаль, - пробормотала брюнетка.
И добавила с явной неохотой, потирая нос:
- Грета.
Ее глаза жадно вспыхнули, шаря по гребню, когда он возвращался на свое место в кармане. Что ж, ему удалось их задержать и отвлечь буквально на минуту. Нельзя было мешкать и позволить им вспомнить, куда они шли. Антоний поклонился снова и сказал:
- Иза, Грета, вы удивительно благородные дамы. Иные бы притворились, что гребень их и забрали бы…
- Нет-нет, герр Шульц, - пропищала Иза, снова наклоняя налево голову, как птица. Неужели она думала, что это ее красит? – Это была бы кража. Мои родители всегда учили меня быть честной.
- Честность – редкая добродетель, украшающая любую фройляйн лучше всяких гребешков.
Грета посмотрела на него, затем на подругу и уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но Антоний опередил ее, уже заготовив приглашение провести с ним остаток вечера.
- Позвольте мне отблагодарить вас за вашу честность, милые фройляйн. Мне не так часто приходится видеть…
- Простите! Добрый вечер, фрау. Простите, пожалуйста! – раздался у него за ухом раздражающий тенорок. Кто-то схватил Антония за плечо, настойчиво пытаясь обратить на себя внимание.
Незнакомец оказался молодым человеком. Смазливым, черноглазым молодым человеком с тонкими, гнусными, будто нарисованными грифелем, усишками. В росте, впрочем, он Антонию не уступал, а легкий летний пиджак едва не трещал в широких плечах.
- Добрый вечер, - повторил наглец. – Я ищу капитана Шастеля.
Пожелание пойти подальше застряло на языке. Антоний собрался, сообразив, что перед ним кто-то из молохов Ордена, хотя и совершенно незнакомый. И все же, отвлекшись, он буквально на секунду забыл о девушках. Когда же опомнился, Грета тащила под руку вяло сопротивлявшуюся Изу. Тащила очень спешно - к пивной и к Ларсу.
- Послушай, парень, если у тебя не срочное дело, то давай поговорим позже, - прошипел Антоний, хватая молоха за крепкое, будто вытесанное из дерева плечо и пытаясь отвести в тень, подальше от фонаря. – Тебя что, Йозеф прислал? Передай ему, что я зайду к нему позже.
Герр Усишки завозился, активно пытаясь вырваться из хватки.
- Я ищу капитана Шастеля, - повторил он, да еще и громче прежнего. Выговор у него был совсем не местный, резкий и больше похожий на берлинский. – Это то ли вы, то ли вы знаете, где его искать. Я новый сержант Юрген Вайс. Меня направили из Кёнигсберга…
Антоний лихорадочно переваривал эту информацию, продолжая следить за девушками, которые еще немного и скрылись бы за поворотом. Первым импульсом было послать Юргена Вайса подальше… точнее, к Йозефу Шмидту. Кадровыми вопросами заведовали лейтенанты, а не капитаны.
- Почему ты не у лейтенанта Шмидта? Какого черта тебе от меня надо? – запоздало Антоний вспомнил, что Йозеф уехал вместе с Адой вместо секретаря. – Ладно, неважно. Слушай, парень, у меня самый разгар охоты…
Иза и Грета не ждали, пока он разберется с сержантом. Ловкими мышками шмыгнули за угол дома под присвист какого-то молодчика, курившего на балконе.
- Капитан Шастель, я отправлял телеграмму, что приеду из Кёнигсберга. Я остановился в гостинице и сидел там два дня. Мне приходил ответ, что меня заберут… - снова принялся тарахтеть Юрген Вайс, вцепившись в рукав Антония, собравшегося, было, последовать за девушками. Хватка, стоит сказать, была у него очень крепкая.
- Слушай, я тебе ничего не отвечал…
Разговор на повышенных тонах, как назло, привлек внимание курильщика, который стал излишне пристально за ними наблюдать. Антонию это не понравилось. Того и гляди решит вмешаться.
- Иди за мной, сержант, - прошипел он, подавив желание послать Юргена ко всем чертям собачьим. Останавливало только то, что он, как ни крути, второй капитан. И если он не будет исполнять хотя бы видимость работы, если отправит новоприбывшего бродить незнамо где, Ада… Антоний скрипнул зубами. – Иди молча. Испортишь мне охоту – я испорчу тебе жизнь.
Хватать он умел не хуже. Запястье надоедалы сержанта громко хрустнуло, пальцы тут же разжались. Юрген охотно закивал и пошел следом, потирая руку.
- В Мюнхене работал раньше? Вообще в Баварии? Я тебя не помню, - процедил он. Незваный свидетель докурил сигарету и ушел с балкона, как раз когда они проходили мимо. Еще трое мужчин с подружками обогнали их, торопясь продолжить вечер, но, судя по запахам разгоряченных тел, уже не в пивной. Антоний, учуяв чужую похоть, и сам загорелся, вспомнив о том, что Иза с Гретой ушли не так далеко. А сержанта едва не забыл, хотя тот шел рядом, громко топая и сопя.
- Нет, я из Кёнигсберга. А до того был в Берлине. А до того в Австрии жил… Но вообще я сам с севера. У меня отец на ферме работал мясником…
- Очень интересно, - пробормотал Антоний.
Пивная выплыла прямо на них, сверкая окнами. Антоний нырнул в переулок напротив. Удачно! Потухший газовый фонарь позволял спрятаться до поры до времени и рассмотреть все, что происходило за огромными окнами.
Юрген Вайс замешкался, но все же укрылся в тени рядом с ним.
Внутри пивной кипело веселье. Официантки в белоснежных блузках сновали по залу с огромными кружками в руках. В большом зале плясали несколько пар под аккомпанемент скрипок в углу. Почти все столы были заняты молодыми солдатами в серо-зеленой форме, между которыми яркими пятнами выделялись платья девушек. Антоний лихорадочно искал глазами Изу и Грету. От волнения пересохло в горле еще сильнее прежнего.
- Ты солдатиков так высматриваешь? – глубокомысленно спросил Юрген Вайс. – Нам же нельзя их теперь трогать.
- Я тебе что, педераст? – рявкнул Антоний, чувствуя, как начинают чесаться кулаки. – Сам-то часто мужиков «высматриваешь»?
Наконец, он заметил их. Обеих девушек увлекли к танцующим парам светловолосые, серо-зеленые здоровяки. Антоний аж зарычал и сплюнул от злости, теряя всякое сходство с приличным гражданином. Сколько они там проведут? Час? Два? Всю ночь? А завтра возвращалась Ада… Вдобавок, за спиной, жалобно кряхтя, переминался с ноги на ногу сержант, которого больше всего хотелось сейчас бросить в Изар да чтобы выплыл где-нибудь уже в Дунае.
Соблазн остаться и ждать, пока девушкам надоест компания Ларса и его дружка, был велик. Девушки были так хороши. Он так долго ждал этой охоты. Так долго… А ночь еще только начиналась. Решение было принято молниеносно.
- Отправляйся в свою гостиницу. Завтра возвращается лейтенант Йозеф, он тобой займется, - процедил Антоний.
- Но я не знаю… может, будет лучше, если я…
- Слушать и выполнять, когда тебе отдает приказ капитан Ордена!
Антоний от души заехал сержанту в челюсть. Тот, вероятно, от неожиданности рухнул, как подрубленное дерево. Зажав ладони между коленей, он наклонился к Вайсу и сказал:
- Слушай сюда. Может, в твоем Кёнигсберге капитаны и водили тебя везде за ручку, не знаю, как у вас там принято. Я не собираюсь с тобой цацкаться и выполнять работу лейтенанта.
Наградив сержанта смачным пинком и почувствовав, как стремительно улучшается настроение, Антоний сплюнул и сказал:
- А теперь пшёл отсюда, деревенщина. Не порть мне охоту.

Вернулся домой он лишь под утро. В препаршивейшем настроении.
Иза и Грета плясали и веселились в компании солдат почти до полуночи, не давая и шанса подобраться поближе. Антоний, утомившись сидеть в переулке, зашел в пивную и, заказав для виду кружку побольше, занял самый темный угол.
Грета, хихикая, ушла вместе с Ларсом спустя полчаса после этого, да так резво, что Антоний не успел даже зубами щелкнуть от досады. Сдался, махнул рукой. На двоих он бы все равно не разорвался, как бы того не хотел.
Иза же уходить не намеревалась. Порядком захмелев, она плясала со своим солдатиком, а после, переводя дух, выслушивала от него всякие сентиментальные бредни, не позволяя подойти ни на секунду. Несколько раз, испытывая его силу воли, выходила «припудрить носик». Антоний едва переборол соблазн прошмыгнуть в уборную, зажать ей рот и быстро совершить задуманное… Останавливало даже не количество людей в пивной, нет. Лишь мысль о том, что он мог сделать то же самое у нее дома в любую из последних четырех ночей, но чище и вдали от смердящего сральника... Нет, он готов был ждать. До дома он добрался бы быстро, минут за двадцать самое большее, а до тех пор ждал, надеясь лишь, что когда Изе надоест веселиться, солдатик не ринется провожать ее домой. Надоедала сержант был прав, им нельзя было трогать солдат. Женщины, дети, унтерменши - их тела уходили в морги, а после Йозеф заботился о том, чтобы сфабриковать необходимые свидетельства о смерти, которые в полной мере удовлетворяли договоренности между Орденом и немецкими властями.
Но не солдаты, нет. Даже эти вчерашние школьники в форме в одночасье оказались излишне неприкосновенными… А Ада… они и так довольно поскандалили накануне ее отъезда. Не хватало еще спорить из-за трупа какого-то мальчишки, который никак не желал отойти от его жертвы со своими слюнявыми глупостями.
За час до рассвета они ушли. Вдвоем. Антоний, едва не плюясь от злости, подстерег у уборной случайную официантку и затащил ее внутрь, прикончив без особого удовольствия. Поспешно и неаккуратно, запачкав выходную рубашку. Через двадцать минут он был уже дома, ругаясь вполголоса, разглядывал пустую и темную мансарду. Тонкий лист фанеры встал на свое место, закрепленный четырьмя загнутыми гвоздиками. Звякнули кольца темных штор на карнизе. Не самое лучшее, но достаточное препятствие между ним и солнечным светом.
Лишь улегшись в пустую постель, оглушительно заскрипевшую пружинами, и отбросив остатки фантазий о том, как мог бы успеть пробраться в мансарду и подстеречь там Изу; как могла бы поддаться его острым зубам тонкая кожица у нее на шее, будто шкурка персика, Антоний задумался о том, как же этот деревенщина-сержант Юрген Вайс, испортивший напрочь то, чем он грезил последние четыре ночи, нашел его?

Последний пассажирский поезд, грохоча и воняя углем и смазкой, покинул перрон добрых полчаса назад. Антоний сделал несколько бесцельных кругов по ближайшей платформе, вернулся в здание вокзала, изучая немцев, дремлющих на лавках, ведущих скучные беседы, игравших в шашки и домино, по десятому разу перечитывавших одни и те же газеты в ожидании своего поезда...
Против обыкновения, ему не хотелось ни подсесть к кому-то из наиболее интересных с виду людей, ни присоединиться к каким-нибудь особо увлечённым игрокам, чтобы убить время, ни хотя бы вернуться к ожидавшему таксисту и выпросить сигаретку, чтобы не тратить последнюю оставшуюся. Он изнывал от нетерпения, ждал Аду, прокручивал в голове то, что хотел ей сказать и... в то же время хотел, чтобы передышка длилась дольше. Притвориться, что все в порядке. Развлечь себя пустым и бессмысленным досугом, восхитительной скукой... После их разговора накануне отъезда сможет ли он вообще посмотреть ей в глаза?
Стрелки на часах неумолимо отсчитывали минуты. Ненадолго его увлекли плакаты, густо облепившую каждую стену в зале ожидания. Антоний высоко ценил нацистских художников, когда они рисовали сочных полногрудых девушек в военной форме. Однако, стены вокзала сплошь пестрили то румяными детишками из Гитлерюгенда, то солдатами, салютующими флагам с хакенкройцами, то какими-то отвратительными карикатурами со скрюченными, носатыми жидами… Одним словом, ничего того, что могло бы хоть немного порадовать глаз или развлечь.
Услышать грохот, ощутить легкую дрожь и вибрации плит под ногами не составило труда еще до того, как берлинский поезд подъехал к вокзалу. Антоний выдохнул, хрустнул пальцами, надвинул пониже шляпу и пошёл обратно на платформу. Локомотив в клубах угольного дыма подползал все ближе, пронзительно повизгивая. В каком вагоне будут Ада и Йозеф? В телеграмме не оказалось ни слова.
Долгожданный цокот каблучков он услышал лишь после того, как схлынула большая часть пассажиров. Четкий, уверенный шаг, больше достойный солдат, с пафосом вышагивавших по Мариенплац. И все же, походка Ады ничуть не походила на мужскую. Легкомысленное летнее платье в белый горошек лишь подчеркивало то, как соблазнительно покачивались ее бедра в такт походке. Антоний ощутил укол ревности. Для кого она так вырядилась? Для него? Или для Свена? Йозефа он даже не сразу заметил.
- Доброй ночи, Антуан, - поздоровалась Ада. Ее глаза скрывала шляпка. Большой саквояж она несла легко, будто дамскую сумочку, и горе Антонию, если он попытается изобразить джентльмена и отобрать его. – Надеюсь, ты взял такси?
В ответ он расхохотался, возможно, даже слишком поспешно.
- Ты, как всегда, отвратительно прямолинейна. Даже не спросишь, как мои дела?
- Как твои дела, капитан Ш-шастель? Надеюсь, ты взял такси? – проворчал из-за спины Ады Йозеф Шмидт, кривя красные, как у девицы, губы. Гаденькое шипение выделяло его даже среди других швабцев, иной раз казалось, что у него не хватало пары зубов. – Ч-шестное слово, если я не доберусь до дома и не приму ванну в ближайш-шие полч-шаса, я кого-нибудь придуш-шу.
- Ч-шестное слово, я бы сам придушил тебя, так ты уже, собака, не дышишь, - не удержался Антоний, пожимая мясистую крепкую ладонь лейтенанта. Тот улыбнулся на долю секунды, но потом на его лицо вернулась привычная обиженная мина. – Давайте сюда, за мной.
Таксист, ожидая их, успел уже выкурить несколько сигарет и задремать. Разбуженный, он засуетился, помогая сесть Аде и пристроить ее саквояж. Йозеф бестолково топтался рядом, то поправляя шляпу на лысой макушке, то складывая руки за спиной, похожий на огромного, потерявшегося ребенка. Антония всегда забавляло то, каким беспомощным мог казаться обычно деловитый лейтенант, когда его выдергивали из привычной тесной комнатушки, где он бессменно царствовал среди своих бумажек и стеллажей.
Выждав подходящий момент, Антоний ненавязчиво оттеснил таксиста и подал Аде руку, помогая сесть. Внутренне возликовал – задумка удалась. Его даже одарили легкой улыбкой. Впервые за вечер. Йозефу пришлось втискиваться самостоятельно. Запоздало Антоний сообразил, что маленький Кадетт едва ли был подходящей машиной для них троих. Он и сам, сев рядом с водителем, уперся головой в крышу машины, а подбородком – едва ли не в колени. А уж Йозефу, занявшему почти все заднее сидение, лучшим транспортом стала бы даже телега.
Брусчатка жирно блестела в свете фонарей. Черные лужи после недавнего дождя, напротив, казались провалами в бездну. Несмотря на позднее время, Мюнхен не собирался засыпать. Ни люди, ни уж тем более молохи Ордена, для которых короткая летняя ночь только начиналась. Смотреть на дорогу, пожалуй, было интереснее, чем наблюдать в боковое зеркало за недовольным Йозефом, от которого несло дохлятиной да так, что даже таксист опустил стекло.
На Аду, спокойно сложившую на коленях белые, будто выточенные из мрамора руки, он старался не глядеть вовсе. Достаточно было того, что он обонял запах ее тела и тонких летних духов, которыми она пользовалась лишь по особым случаям.

Тихо, будто воры, они прошли парадную дома фрау Шульц. Бесшумно преодолели скрипучую лестницу. Против обыкновения Ада не проронила ни слова. Не сказала ничего о бардаке в спальне, будто бы не заметила похабные открытки, брошенные на столе. Антонию хотелось виновато поджать хвост и ходить за ней по пятам, пока она не сменит гнев на милость.
Он хотел ей сказать что-то… что сожалеет о том, что наговорил. Щека снова заболела после тяжелой оплеухи (о, какими сильными могли быть эти тонкие белые ручки!), будто Ада наградила ей только пару минут назад.
Пока он подыскивал слова извинения, Ада, наконец, закончила раскладывать вещи из саквояжа и принялась медленно, шпилька за шпилькой, распутывать свой пучок. Мелькнуло перед глазами такое же, как у него, клеймо Ордена более не скрытое рукавом платья. В полумраке кривой хакенкройц с вписанным в него кругом казался неровным родимым пятном, прятавшимся на руке чуть ниже подмышки.
Его руки оказались быстрее мыслей и сомнений, которые носились у него в голове. Благо, комнатушка была такой тесной и маленькой.
- Как все прошло? - спросил Антоний неожиданно охрипшим голосом, касаясь носом ее уха. Руки крепко стиснули тонкую талию. Отчего-то она не переоделась до конца в домашнее. Лишь накинула поверх прозрачной сорочки и пояса с чулками тонкий халат. В голове осталась одна единственная навязчивая мысль, которая тут же сорвалась, словно у пьяницы. - Повидалась со Свеном?
Прикусил язык, да поздно. Неделю назад он точно также не совладал с комком мышц у себя во рту, орал так, что фрау Шульц колотила потом полчаса в дверь. Да что там фрау Шульц, должно быть, вся улица слышала, что он нес.
- Ты снова за свое? – он не смог понять интонаций Ады, но ее тело заметно напряглось.
Он втянул аромат ее парфюма, мысленно отсчитывая часы на поездку в Берлин. Повидалась со Свеном сегодня или вчера ночью? Она там провела больше недели и… И что?
Промолчав, он лишь наклонился ниже, целуя шею. Разве не имел он на то права? Разве чужой он ей, пришлый незнакомец? Ада не отталкивала его, но и не поощряла.
- Так повидалась или нет? – еще поцелуй. Неожиданно накатившее отчаянье впилось в него пиявкой. Его собственный голос казался чужим, словно доносившимся со стороны. – Если нет, то чего ты боишься? Если да, то где твой триумф? От тебя месяц только и было слышно «Свен, Свен, Свен», но сейчас ты молчишь, - левая рука нырнула в вырез халатика, вновь опережая мысль, грубо и по-хозяйски сжимая грудь.
«Кто я тебе? Собачонка, которая тебя забавляет, пока Свен не соизволит о тебе вспомнить?». Прежде он не подпускал к себе эту мысль, гнал подальше. Но разве не знал он с самого начала, кто он для нее?
Ада вывернулась из его хватки и отступила к столу, присаживаясь на край. На Антония она не смотрела.
- Что ты хочешь услышать? Как я всю неделю сидела в гостинице с Йозефом и терпела приставания берлинского лейтенанта?
Она схватила свою сумочку, но тут же отбросила.
- Черт, сигареты кончились… Так вот, это были единственные мужчины, с которыми я общалась за эту неделю, не считая проводников.
Резко замолчав, она запустила руки в волосы. Выдернула последние шпильки дрожащими пальцами и перебросила локоны через плечо, открывая шею.
- Ты больной, - продолжила она, кривя губы. - Еще хуже меня, если хочешь слушать подробности про Свена. Хотя вряд ли кто-то может быть хуже меня. Ты сказал перед отъездом, что Свен вряд ли заметит, даже если я умру… Что ж, ты был не прав. Если я умру, он, вероятно, заметит, но это единственный знак внимания, которого я смогу удостоиться. На том закончим?
За всю тираду она не поменялась в лице, не повысила голос. Лишь на последних словах он немного дрогнул.
- Хочешь? У меня осталась последняя. На вокзале все скурил, пока вас ждал.
Он неторопливо нащупал в кармане порядком смятую пачку. Антоний почувствовал, что злость схлынула. Отступила, как море после прилива, возвращая ему контроль над собой. Он подошел к ней почти вплотную, так, что мог разглядеть даже нежный пушок у нее на щеках. Ада молча уткнулась лбом в его плечо.
Он сел на пол, опершись на спинку кровати, глядя, как Ада чиркает спичкой и подкуривает сигарету. Сладкий запах парфюма причудливо смешался с запахом табака. После трех нервных, коротких затяжек она соскользнула рядом с ним, даже не заметив, что по чулкам пробежала стрелка.
Сигарету они разделили на двоих, договорившись об этом без единого слова. Все также, молча, Ада отбросила потухший бычок и сама положила ладонь ему на щеку, поворачивая лицом к себе. Вторая ее рука неожиданно оказалась на груди, а после и ниже, дергая пряжку ремня. Антоний и сам не понял, когда успел стащить брюки, и когда Ада успела оседлать его бедра.
- Если это примирение, я не против ссориться почаще, - проворчал он, сжимая ее бедра и притягивая к себе ближе, входя так глубоко, как только мог. Он поцеловал ее, привычно пройдясь до того языком вдоль голубых вен на шее и слегка прикусив нижнюю губу.
Ада лишь тихонько охнула и укусила его в ответ. Рот наполнился вкусом горечи.
- Примирение, - прошептала она, слизывая капельку крови. – Антуан Шастель, я задумала огромное дело, настоящий триумф. И я не смогу обойтись без тебя.

***
Глейвиц, 7 августа, 1939 г.
Антоний незаметно выдернул розу из ведра цветочницы, суетившейся перед закрытием лавки, и вручил Аде, ужасно довольный своей проделкой. Она приняла цветок с улыбкой, без язвительных комментариев, и даже поднесла его к носу. В свежей сумеречной прохладе аромат розы казался особенно сладким. Мягкие, нежные лепестки были алыми, как помада на губах Ады.
Без формы Ордена - строгого серого костюма с юбкой до колена и идеально накрахмаленной блузки - Ада выглядела совсем девчонкой. Летнее голубое платье, белые ленты в волосах. Они притворялись супружеской парой – юная красивая жена и побитый жизнью работяга, приехавшие в Глейвиц отдохнуть от шума большого города... Правда, черт его знает, зачем кто-то приезжал в этот захудалый, окруженный лесами городок, в котором даже не были замощены все улицы. Антоний надеялся, что никто не будет выпытывать подробностей, но все же заготовил пару историй о тяжких ночных сменах на машинном заводе (почерпнутых из историй герр Шульца, который охотно выкуривал с ним сигаретку-другую перед уходом на работу).
Рука Ады уютно лежала у него в ладони во время ежевечернего променада по весьма скромной центральной площади Глейвица. На криво выложенной брусчатке каблук ее туфельки иной раз соскальзывал, давай лишний раз повод подхватить ее под руку и поиграть в заботливого супруга. Ада эту игру поддерживала, охая и смущенно хихикая.
«Играй, но не заигрывайся», - иногда просыспался голос разума, но Антоний к нему не хотел прислушиваться. Игра в супругов была едва ли не лучшим во всей этой затее. Он мог – более того, от него этого ждали – проявлять галантность и ухаживать за ней по-настоящему, как она не позволила бы ему в Мюнхене. Открыть перед ней дверь, надеть на плечи жакет, когда дул прохладный ветер, подать сумочку – одним словом, вести себя, как заботливый муж. В один вечер он даже разошелся и завел Аду в магазин косметики, где потратил немало казенных денег, но убедил ее купить две помады и флакон духов. Пусть ему не пришелся по душе Глейвиц – слишком маленький, порядочно облезлый и перенаселенный поляками, шипевшими и жужжавшими, как странные насекомые - с каждой такой выходкой он все больше укреплялся в мысли, что не против задержаться тут подольше. Может, и не так плохо было оказаться подальше от Мюнхена, хоть как он не обожал этот город, немного сменить обстановку? Он чувствовал, будто невидимая рука ослабила поводок на его шее. Исполняемая ими роль супружеской пары оказалась ему по вкусу. И, главное, Ада будто сбросила свои колючки, когда доверилась ему и решила выполнить возложенную Свеном миссию вместе…
Легкий тычок под ребра вернул его в реальность. Ада дернула его левее. Замечтавшись, он едва не прошел мимо цели.
- Понимаю, что ты рвешься в гостиницу, милый, но ты обещал, что мы еще немного погуляем, - улыбаясь, подсказала Ада.
- Прости, золотко, задумался о том, чем мы могли бы заняться после, - шепнул он ей на ухо в ответ, притягивая к себе немного ближе. Ему стоило огромных усилий сдержаться и не прикусить нежно-розовую мочку, не провести губами по шее.
Нужная забегаловка не пустовала. У бара сидела компания порядком набравшихся мужчин с кружками пива. На залитой оранжевым светом террасе с «прекрасным» видом на переулок (но всяко лучше вида на костел в самом центре площади, от которого у Антония бегали по спине холодные мурашки, и порядочно подташнивало) три девушки облепили шумного, щеголеватого молодчика с тонкими, будто нарисованными усиками.
Антоний выбрал стол подальше от веселой компании. Заливистый женский смех вторил идиотской истории щеголя про то, как он потерял на вокзале свой чемодан.
- Прошу, золотко.
Он отодвинул стул, помогая Аде сесть. Стол, украшенный букетиком привядших незабудок, порядочно заскрипел и пошатнулся, когда она оперлась на локти, продолжая вертеть в пальцах розу. Из открытых окон на террасу несло польским супом из требухи и тушеной капустой.
Официантка не торопилась принять у них заказ. Куда интереснее ей было болтать с мужиком на разливе пива и гонять полотенцем мух. Антонию пришлось махать минут пять, а после и вовсе - встать и подойти. На обратном пути он похлопал себя по карманам и обратился к усатому молодчику:
- Эй, парень, кажется, мои спички где-то вывалились. У тебя огоньку не найдется угостить?
Тот шустро бросил ему коробок, демонстрируя щедрость всем своим видом.
- Оставьте себе, папаша. Там всего две оставалось.
Ада закрылась розой, но было видно, как она улыбается.
- Ишь ты, папашу нашел, - фыркнул он, рухнув на стул рядом с ней. – Я просто это… плохо сохранился.

В холле их дешевой гостиницы стояло зловоние старых ковров и все той же тушеной капусты. В первом часу ночи хозяин уже спал. Единственный, кроме них, постоялец – тоже. На стойке регистрации белела одинокая картонка. «Прием постояльцев с 10-00. Если хотите получить завтрак, запишитесь заранее накануне вечером» - гласила аккуратная надпись на немецком. Хозяин, впрочем, был фольксдойчем с женой-полькой и шипел еще похлеще Йозефа Шмидта, когда провожал их до комнат в первую ночь в Глейвице.
- Надеюсь, ты не хочешь получить завтрак, золотко? – хмыкнул Антоний, проходя мимо стойки. – А то мы порядочно опоздали с записью.
Ада ничего не ответила. Всю дорогу к гостинице она помалкивала и только рассеяно улыбалась в ответ. Пока они поднимались по ступенькам на второй этаж, Антоний притянул ее к себе, зарываясь носом в волосы возле уха. Провел пальцами по плечам и шее, по выступающим круглым позвонкам, погладил мизинцем тонкую ключицу, спускаясь чуть ниже дозволенного на людях... В игре в любящих супругов самыми приятными были возвращения в номер.
Медный ключ долго скрежетал, проворачиваясь в замке. Пальцы стали неожиданно непослушными, чуть вздрагивали. Антоний не мог отделаться от мысли, каково было бы сейчас вжать Аду в стену, расстегнуть платье, пройтись языком по шее, ключицам и опуститься прямо к чуть выступающим под тонкой тканью соскам… Ада толкнула открывшуюся дверь, не дав ему осуществить задуманное. Резче обычного сдернула с ног туфли и поставила в угол. Антоний бросил жакет на стул и поспешно принялся разуваться сам. Спрятанный в правой штанине хвост мелко вздрагивал.
- Как же я устала, сил моих нет, - пробормотала она. Поглядела на розу так, будто видит ее в первый раз, небрежно бросила ее в пустое мусорное ведро в углу и пошла в комнату, выпутывая из волос ленточки. – Что написал тебе сержант Вайс? Долго нам еще торчать в этой дыре, как идиотам?
Антоний тупо посмотрел на розу и потер переносицу. Все его радостное предвкушение испарялось быстрее утренней росы. Он почувствовал себя безмозглой собачонкой, которая по непонятным причинам рассчитывала на угощение, а получила пинок под зад.
- Чт.. что? Ах, да, что написал… - отрывисто пробормотал он, нащупывая в кармане коробок спичек, который получил от Юргена Вайса в забегаловке на площади. Ада смотрела на него вопросительно. От одной ленточки она уже избавилась и распутывала вторую.
На дне коробка нашлась сложенная вдвое папиросная бумажка, перечеркнутая крест-накрест. Антоний осмотрел ее сам, протянул Аде. Та поджала губы, едва взглянув.
- Альфред Науйокс еще не в городе, - озвучил он очевидное, когда тишина стала слишком невыносимой.
- Ясно. Значит, ждем еще три дня. Почему эти чертовы поезда не ходят чаще?
- Адхен, золотко, хватит уже ворчать, - сказал Антоний, выбрасывая и бумажку, и пустой коробок. Его взгляд вновь невольно зацепился за яркую головку розы, торчавшую из ведра. – Еще и двух недель не прошло, наберись терпения. Ты просто сама на себя не похожа.
Ада выдохнула и прошлась по комнате, обходя скудные предметы обстановки, еще более скудные, чем в Мюнхене – шкаф, да кровать (и чертово ведро). Встряхнула волосами, когда, наконец, вытащила последнюю ленту, и отчеканила:
- Я не могу сидеть и ничего не делать. Меня убивает это ожидание, просто с ума сводит. Что, если с Альфредом Науйоксом что-то случилось? Что, если они передумали… если союз распался, пока мы тут играли во влюбленных идиотов?
Она подошла к зеркалу на дверце шкафа и уставилась на свое отражение невидящим взглядом, расправляя белый воротничок своего простенького платья.
- Да все в порядке! – Антоний ощутил нарастающее раздражение. Почему так торопилась Ада? Не оттого ли, что от нее ждал результатов ее ненаглядный Свен? Во рту стало кисло и гадко. - Нам было сказано ждать этого Альфреда в Глейвице. Мы и делаем это. Ждем. Или ты думаешь, что нас тут забудут и оставят Мюнхен без капитанов?
- А тебе бы все острить. Мы сюда не на курорт приехали и не в отпуск, забыл?
Она говорила это ровным голосом, только руки никак не оставляли в порядок воротничок. Наконец, она повернулась к Антонию и добавила, кусая губу:
- Прошу, отнесись к этому серьезно. Это намного важнее всего того, что мы делали все эти годы. Если мы сможем, то…
То Свен заметит ее, наконец? Или что она хотела сказать? Антоний молчал, глядя на розу в ведре. Ада осеклась и замолчала.
- Антуан, прошу, - она подошла к нему и положила руки ему на плечи, - мы столько прошли вместе. Я знаю, на что ты способен, поэтому не могу… да что там, я не хочу делать этого без тебя! Мы с тобой отлично справляемся вместе. Просто… просто я уже не могу сидеть и ждать. Неужели тебе самому не хочется поскорее заняться делом? Ведь после Глейвица будет Варшава и…
- Отчитываешь меня, как ребенка, - проворчал он, осторожно притягивая ее к себе поближе, чувствуя, как прижимается к нему ее мягкая, полная грудь. Светлые волосы, защекотавшие ему нос, пахли куда слаще розы. В груди шевельнулось что-то странное и незнакомое. Свен или нет, но сейчас она с ним, не так ли? – Чувствую себя нелепо.
- В таком случае поможешь своей гувернантке снять это дурацкое платье? Не знаю, кто пришивал эту пуговицу, но мне до нее не…
Ада, засмеявшись, развернулась спиной и коснулась бедрами его паха. Антоний потянулся к пуговке с намерением оторвать ее в ту же секунду…
- Осторожнее! Мне пришлось одолжить эту тряпку у фрау Шульц, и я не хочу с ней…
Сколько слов! Он прижал ее к себе, целуя шею, зажимая рот ладонью, свободной рукой задирая юбку. Ни белья, ни чулок она не надела. Лишь это платье и маленькие белые носочки. Ада тихо застонала, облизывая его палец, когда он нашарил влажную ложбинку у нее между ног.
Как он хотел ее сегодня? Сверху? Сзади? Имело ли это сейчас какое-то значение? Ада вывернулась и сама толкнула его на кровать, расстегивая слишком тесные брюки и стаскивая их пониже. Сама же опустилась на колени и облизнулась, глядя ему в глаза. Белокурые локоны заскользили по его бедрам и животу, путаясь в густых черных волосках.

***
Глейвиц, 31 августа, 1939г.
Антоний легко закинул последний труп на плечи. Будто мальчишка, перескочив сразу все три ступеньки, толкнул ногой дверь в комнату управления Глевийцкой радиостанции. Дверь жалобно взвизгнула и повисла на одной петле. Штурмбанфюрер Альфред Науйокс посмотрел на него, одернул польский зеленый китель и укоризненно вздохнул.
- Герр Вольф, мы же условились не ломать и не портить имущество Рейха без необходимости, - сказал он, сделав еще один круг почета по радиостанции и внимательно все осматривая.
Еще пять минут назад они оба ворвались сюда с пистолетами, выкрикивая заученные на память ругательства на жуткой смеси польского и немецкого и паля по стенам. Немногочисленный и насмерть перепуганный персонал радиостанции, услышав грозное и вполне внятное немецкое «Руки вверх!», сдался без боя. Антоний связал всем руки, не отказав в удовольствии хорошенько дать под дых крепкому мужику, который пытался сопротивляться. Пара выстрелов под ноги – и все работники безропотно отправились в подвал. Запертую на ключ дверь для надежности заблокировал еще и тяжелый стол.
Пока он занимался работниками станции, Альфред искал нужную аппаратуру и включал кнопки и рычажки на панели управления. Антоний понимал во всем этом не больше, чем в устройстве автомобиля или самолета, поэтому с любопытством наблюдал. Наконец, штурмбанфюрер отыскал в одном из шкафов у стены огромный микрофон и хитро улыбнулся уголком рта. Сложно было не ответить ему такой же ухмылкой. Науйокс понравился Антонию сразу, еще с первой встречи. Неприметный и абсолютно незапоминающийся молодой мужчина, он оказался сущим пройдохой. Краткую историю о спецподразделении СС, отправленном на помощь аж самим Гиммлером, он воспринял ровно. Но вот вопросы, которые он нет-нет, но задавал исподволь все вечера, которые им приходилось встречаться для обсуждения дальнейших планов, говорили о том, что в нее Альфреду слабо верилось.
- Вы готовы? – спросил он Антония, положив руку на микрофон. Получив утвердительный кивок, достал из кармана листок с заготовленной речью и нажал на кнопку.
Антоний разрядил остатки обоймы в пол и стены, пока Альфред шипел в микрофон воззвание к полякам поднять оружие против Третьего Рейха. Разбросал бумаги и папки с оставшихся в комнате столов. Опрокинул несколько стульев. Расколотил вазу с цветами о стену и швырнул в окно чайник. Штурмбанфюрер несколько раз упомянул, что им нужно оставить после себя хаос, но настойчиво просил не крушить станцию уж слишком сильно и не ломать оборудование. Еще пара выстрелов досталась старому колченогому стулу, который потом был разбит о стену в щепки. Когда Альфред замолчал, на улице уже затарахтел двигатель фургона, который должен был привезти «консервы».
- Мы уже почти закончили. Помогите людям Мюллера, герр Вольф, - попросил Науйокс и пожал Антонию руку. – Я еще раз пройдусь здесь и посмотрю, ничего ли мы не забыли.
- Довольно скучно и просто вышло, а? – он сжал горячую ладонь в ответ. Штурмбанфюрер пошел красными пятнами, пока читал свою пылкую речь, но сохранил невозмутимую ухмылочку. Глаза его возбужденно поблескивали из-под густых бровей.
- Не без вашей помощи, герр Вольф!
Когда Антоний вернулся с последним телом – «консервы» загодя умертвили и переодели в такую же зеленую форму польских партизан - Науйокс уже вернул прежний цвет лица и поправлял шнур от микрофона так, чтобы он выглядел небрежно брошенным на пол. Труп усадили напротив дверей и выпустили несколько пуль в грудь.
- Крови маловато, - сказал Антоний, критично осматривая комнату. – Вы, правда, уверены, что этого хватит, чтобы начать войну?
Альфред махнул рукой, и они вышли на улицу. Двое людей - уже в немецкой форме -разложили еще три трупа у крыльца станции, на мокрой от росы траве и у ворот. Грянули несколько выстрелов, довершая картину. Минут через пять на радиостанцию прибудут полицаи Глейвица и доблестно «спасут» запертый персонал от вероломно напавших польских партизан.
- Сигаретку, герр Науйокс? Надеюсь, нам уже можно курить что-то, кроме польского мусора?
- Не откажусь.
Они присели на ступеньки возле трупа. Антоний вытянул вперед длинные тощие ноги, Науйокс последовал его примеру.
- Хватит, определенно хватит, - ответил штурбанфюрер на ранее заданный вопрос. – Никто не будет проводить здесь дотошного расследования, это лишь видимость. Точно также будет на границе и в лесничестве, где постараются мои и ваши ребята. Остальное довершат речи Геббельса и фюрера. Войска уже готовы к наступлению на Польшу, оставался лишь этот маленький повод.
Штурмбанфюрер выкурил сигарету в несколько нервных глубоких затяжек. Антоний же не спешил. Последняя ночь лета тридцать девятого только начиналась. Люди Мюллера помахали им рукой и вернулись в свой фургон. В темно-синем небе, еще подсвеченном с запада последними сполохами зари, сверкала россыпь первых звезд. Желтый, плоский диск луны задевал боком точно нарисованный на синем полотнище силуэт радиовышки. Надо же, вяло думал Антоний, вот так легко можно начать войну, всего лишь пошумев с пять минут на радиостанции в какой-то дыре похлеще родного Жеводана.
Ему в это верилось с трудом.