ВАЛТАСАРОВ ПИР
ПРОЛОГ
Борнхольм, 22 ноября, 1248 год
читать дальше Вдоль загаженной улочки тянулась полоса теплого запаха свежевыпеченного хлеба. Он пробивался сквозь стойкую вонь мочи, конских испражнений и, особенно, рыбьих внутренностей, которыми пропахло все побережье острова.
Николай остановился, поправляя сапог. Они слетали с него, несмотря даже на затолканные в мыски тряпки и сухую траву. Но лучше так, чем босиком. Последнее время, то и дело, по ночам сыпал первый снег, а земля стала дубовой, как камень.
Он потянул носом запах хлеба и неожиданно для самого себя сглотнул слюну. Последние несколько лет Николай не чувствовал ничего, кроме металлического духа крови. Он забивал иные запахи, скручивал желудок судорогой до страшной тошноты, заползал скользкой змеей в легкие и полностью лишал рассудка.
А тут… хлеб.
Поправив пояс с коротким мечом, Николай невольно сделал шаг в сторону, откуда доносился столь соблазнительный аромат. Он помнил, что в эту ночь они с Андреем должны были искать корабль, на котором можно было бы переплыть Восточное море, а не нюхать хлеб, но полчаса в этом деле ничего бы не решили.
Успокаивая себя, Николай бесшумно ступал по улице. Маленькая отсрочка, позволяющая ему чувствовать себя человеком, было бесценна, но вот дома расступились и впереди показался небольшой пятак перед каким-то трактиром… Над дверью висела табличка с бараньей головой. Это все, что Николай успел заметить перед тем, как новый спазм скрутил ему горло.
Из щелей трактира вырывался не только смех и похабные песни, но и человеческий запах, пусть щедро сдобренный отдушкой браги и медовухи. Николай сжал рукой горло и едва не попал под копыта тяжеловоза, везущего телегу с рыбой. Рыбная вонь немного прояснила сознание, и он хотел уже, воспользовавшись передышкой, пробежать мимо трактира в сторону рыбацких пристаней. Благо, людей на пятаке, кроме возницы, не было. Они прятались в домах, скрывались в своих теплых постелях, грелись у каминов, похлебывая юшку, в которой плавали рыбные головы… Лишь в трактире стоял гам.
Но едва Николай сделал два неверных шага, дверь трактира распахнулась, и на пятак выплеснулись люди.
- … Это ты мне говоришь, я ссу, падла? Да, ты ответишь мне, сучий потрох!.. Говно свое будешь жрать!
Несколько мужиков толкнули Николая к соседнему дому, напрочь оттесняя от ближайшего переулка, куда можно было бы юркнуть. Запах людей почти ослепил его, шум и многоголосая брань окончательно сбили с толку. Николай задержал дыхание в надежде, что это немного поможет и стал расталкивать локтями людей, которых все прибывало.
Николай едва не вывалился в грязь под ноги драчунам. Жажда, сводящая с ума, чуть схлынула. Все также, не дыша, он выровнялся и попытался вернуться за спины людей, но было бы проще достать до дна Восточного моря. Толпа колыхалась и едва не выталкивала его третьим на потеху публике. Откуда-то из-под крыши голосили мальчишки.
- …Да я твои кишки на меч намотаю, а потом ими корабль украшу, понял, здоровяк? Еще никто не называл трусом Хокона Эриксона! Давай, давай, иди сюда. Я тя, сука, разукрашу так, что черти в аду не узнают.
Озверевший мужик, невысокий, но очень крепкий и плечистый, как лесоруб, достал из-за спины топор и плюнул под ноги. Его соперник оказался просто огромным. Он стоял к Николаю спиной, и тот видел лишь его великанскую стать и гриву светлых волос, стянутых ремешком. На нем не было ни кольчуги, ни даже теплой одежды. Он так и стоял в одной рубахе и штанах.
Николай сглотнул, глядя на топор. Голод возвращался и уходил, будто морская волна, но каждый раз оставался все дольше и дольше. Спазмы снова скрутили горло, и он закашлялся, глотнув воздуха, искрившего от запаха разгоряченных людских тел. Руки Николая дрожали, колени начали подгибаться. Он чувствовал, как высыхает все во рту.
Едва прольется кровь, он не сможет больше сдерживать себя и нападет на кого-нибудь, а то и примется слизывать пролитую жизнь прямиком с камней. Николай чувствовал, что рубашка под стеганым гамбезоном промокла насквозь от пота. Не выдержав, он оттолкнул того, кто стоял ближе всего, и начал лезть вглубь толпы. Он не видел направления, не обращал внимания на ругань и пинки, которые сопровождали его бегство. Лишь бы уйти, пока не пролилась кровь. Уйти достаточно далеко, чтобы не чувствовать ее запаха.
Если он выдаст себя, толпа его просто разорвет во славу Господа и сожжет то, что останется прямо перед трактиром. А драчуны будут радоваться этому громче прочих.
Жаркая мешанина из чужих тел и рук выплюнула, исторгла его из себя, как море исторгает водоросли и мусор. Николай пролетел несколько шагов вперед, упал в леденеющую грязь, ободрал ладони и, вскочив, зашагал прочь. Как можно дальше.
Его трясло. Слюна текла едва ли не по подбородку. Он сбежал от соблазна, но не сбежал от голода. Все внутри просто пылало. Николай заполз в какой-то просоленный проулок между хибарами у самого берега, как побитая собака, и оперся рукой на стену, тяжело дыша.
Вдох-выдох… вдох-выдох… Хотя его разрывало изнутри, и он задыхался, сердце не колотилось в ушах и, кажется, перестало биться вовсе. Противоестественное поведение тела иногда пугало его пуще голода.
Свежий соленый ветер с моря чуть прояснил его рассудок. Николай сделал еще несколько вдохов, скребя горло ногтями, будто это помогло бы выцарапать чуждую сущность, поселившуюся внутри. Он сдернул с головы шлем и, уронив его, затряс мокрыми от пота волосами.
- Эй, пацан… Те плохо?
- Да какой это пацан? Ослеп или чегой? Баба это переодетая.
Чужая рука скользнула по его груди, заломила запястье, одновременно с этим горло царапнуло лезвие ножа.
- Чегой-то она плоская, как доска… Эй, ты! А, ну, гони сюда свой меч и кошелек. И не вздумай рыпнуться! Выпотрошу, как селедку… Эй, Хадди, а че мы с ней потом делать будем?
Николай не стал дожидаться ответа. Толкнулся пятками от земли и ударил державшего его мужика затылком в подбородок.
- Жаль, мамка меня выше не родила, - прошипел он. – Живо перестали бы меня за бабу принимать.
Он неловко перехватил лезвие ножа, располосовав собственную ладонь, и воткнул его в глаза бандита. Все это произошло слишком быстро для людского взгляда. Второй бандит, Хадди, охнув, попятился и, поскользнувшись на каком-то мусоре, упал на спину.
- Кажется, это была селедка, - хмыкнул Николай, потягивая носом воздух. От запаха крови внутри все сладостно сжималось. Но кровь трупа быстро перестала быть ему интересной.
Выдернув меч из ножен, он воткнул его между ног Хадди, у самого паха, и присел на корточки.
- Хочешь скажу тебе, что вы со мной сделать хотели? Небось, поставили бы прямо тут на карачки и отодрали бы по очереди, в задницу али в щель, куда вы там больше любите, - Николая передернуло от ненависти. – Или один бы трахал сзади, а второй бы заставил лизать свой немытый хер. Так ведь? Или на что у вас там бы фантазии хватило?
Хадди замотал головой. По дрожащим губам размазалась кровь. Кажется, он выбил Хадди зуб.
- Ой, ли? Еще скажи, что вы бы накормили меня ужином и отпустили восвояси.
Николай наклонился ближе и зажал ему рот, сдавливая пальцами щеки. Внутри все просто клокотало, как в закипающем котле. Он понимал, что оцепеневший Хадди не ударился головой и уж тем более не испугался переодетой бабы с ее невнятной болтовней.
Он увидел истинное лицо чудовища из своего самого страшного кошмара. Николай видел желтые искры, отражавшиеся в зрачках Хадди.
- Я бы мог отрезать твой хер и заталкивал бы его тебе в глотку, пока ты бы не задохнулся, - прошипел Николай. Губы цеплялись за пересохшие десны и зубы. Жертва была прямо перед ним, но он не спешил. Чуть потянувшись, он свободной рукой выдернул нож из глаза сообщника Хадди и облизнул лезвие.
Внутри все сладостно застонало, будто от поцелуя. Он оттягивал миг удовольствия, позволяя себе насладиться предвкушением.
- Но я буду добра к тебе сегодня.
Лезвие вошло в шею Хадди чуть повыше воротника. Николай припал к первой алой струе, причмокивая и всасывая ее с самыми отвратительными из возможных звуков. В груди все пело, как в миг высшего наслаждения, пока он жадными глотками пил чужую жизнь.
Но все закончилось слишком быстро. Николай позволил трупу выскользнуть и едва не заплакал. В груди поселилась омерзительная сосущая тоска и пустота, которая всегда приходила следом за наслаждением. Ему не было жаль бандитов, ни в коем разе. Ему лишь было жаль, что удовольствие так скоро прекратилось.
Брезгливо отряхнувшись и испытывая отвращение к самому себе, он поднял меч и убрал его в ножны. Попытался утереть лицо и грудь засаленным плащом Хадди. Надел на голову шлем. Голод отступил. Николай чувствовал себя опустошенным и даже беспомощным, будто голод был рукой или ногой. Порывшись в карманах бандитов, он нашел десяток монет и хотел уже выйти из проулка, как путь ему перегородила огромная тень.
- Так-так, и кто тут у нас такой зеленый? А-то гадал, аль не примерещилось мне там перед трактиром...
Голос показался Николаю знакомым. Он, было, схватился за меч, но понял по запаху, что это был не человек. Он пах точно так же, как они с Андреем.
Светловолосый великан оттеснил его к стене хибары, едва не придавив, и присел у обескровленного трупа.
- Ну, молодец, что хоть не зубами кусаешь. Но, я те скажу, никогда не бросай обескровленные тела. Это смотрится странно и пугает народ. Сразу напрашивается вопросец у них – куда кровь делась… Ну или в море кидай!
Осмотрев второго мертвеца, он поднялся и фыркнул:
- А этого бросил. Что за расточительство?
Николай молча таращился на великана - иначе не назвать. Он был на голову выше Андрея, а в плечах – раза в три шире. Светлая грива волос, такая же светлая борода и ясные, веселые глаза.
- Чего смотришь так? Я Торкель Харальдсон. И ты представься.
Николай протянул ему руку:
- Николай… - подумав, он добавил на скандинавский манер. – Николай Бьорнсон.
- Ты глянь, моего деда тоже Бьорном звали, - обрадовался Торкель и потряс его руку. – А ты сам тут, малыш? Как тебя сюда занесло?
- Я с братом, - просипел он, стараясь не смотреть великану в глаза. – Мы держим путь на север…
Глава 1
Стокгольм, 22 ноября, 1939 год
читать дальшеПальцы привычно скользнули вдоль шеи, по ключице и чуть ниже… но вместо привычной подвески-рыбки коснулись лишь мокрой кожи. Мария скривилась. Позабыла уже, что подвеска, подаренная Ярошем, осталась лежать на дне Днепра.
Почти до самых сиреневых сумерек она колебалась, натягивая и бросая шнурок, но в какой-то момент сорвала его с шеи и запустила куда-то в черноту вод. Она понимала, что так будет правильнее всего. Рыбка напоминала ей о прошлом, а прошлое она хотела похоронить.
Как и хотела похоронить ветхую Марию вместе с Николаем, монголом, рекой выплаканных слез и ненавистью, которую она испытывала к тем, кто давно истлел и превратился в прах. Она поставила себе ультиматум: живи дальше или умри прямо здесь, у себя дома. Жить оказалось намного сложнее, чем умереть. Мария гоняла от себя, как мух, старые мысли, тревогу, тоску и страхи – прежде всего об Андрее - но едва случалась минутка безделья, как они одолевали ее с новой силой.
Она вздохнула и опустилась в ароматную пену по самый нос. Гостеприимность Эйнара Андерсена, куратора скандинавских стран и, по совместительству, лорда Стокгольма, пахла можжевельником и сосной. Сосновыми панелями была оббита купальня, в огромной сосновой бадье нежилась Мария. Окруженный хвойным лесом, дом на берегу живописного озера стоял на сосновых сваях. Древесный дух пропитал каждый сантиметр. Даже ехала она сюда в ароматном древесном пристанище… Попросту, в гробу.
Любой уважающий себя молох из высшего общества хоть раз да путешествовал в гробу. Удобное убежище, не пропускающее свет и избавляющее от необходимости следить в путешествии за часами. Лишь ложишься в гроб дома, а выходишь из него уже в месте назначения. Все прочее делают доверенные лица среди смертных и молохов. Принять у себя гроб – высшая степень доверия, ведь кому попало свою жизнь не доверить.
Получив приглашение от Эйнара, пусть даже, удачно совпадавшее с ее желанием попасть на новогодний пир в Копенгаген, Мария не сразу решилась на такое путешествие. Кроме того, Андрей, который вел себя после их памятного разговора на берегу Днепра так, будто произошла, самое большее, легкая ссора, рьяно принялся настаивать на том, чтобы поехать с ней, а то и вместо нее. Решив, что визит к Эйнару расставит окончательно все точки над «и», Мария поспешно подписала приглашение и согласилась на путешествие в гробу, которое предлагал лорд Стокгольма. Андрею позволила самую малость – организовать погрузку гроба на поезд.
После того, как ее похитили, Андрей погрузился в невиданную прежде пучину безумия. Убил кучу народа, испортил соглашение с Дмитрием и соглашение Совета лордов с Орденом Неугасимого пламени. Неплохо для одного молоха и одного месяца… Плохо, что она не отреагировала должным образом, запаниковала, излишне поддалась эмоциям…
Она не должна была злить его еще больше. Будто отхлестала голодного волка прутиком. Кто знает, что теперь придет ему в голову? Зная Андрея, он вряд ли позволит себе упасть в грязь лицом после того, что она наговорила. А что если нет? То, что он убил Винцентия – их верного товарища и кровного брата – говорило о том, что Мария понятия не имела, что творилось в голове Андрея в последнее время. От этих мыслей по спине бегали мурашки, а в грудь втыкались ледяные иглы. Боялась ли она Андрея? Нет, она лишь боялась, что он может натворить в ее отсутствие…
Но не предусмотрела того, что Андрей влезет снова с мрачной надеждой реабилитироваться. Показывая всем своим видом, что он хочет загладить вину. Правильно ли она ему уступила, позволив организовать часть путешествия? Принять его помощь было шагом навстречу. Ведь она не ссориться с Андреем хотела. Не ссориться, а держать в узде.
Обо всем этом у нее было время подумать не раз и не два. Тесный темный ящик, оббитый изнутри бархатом, не давал ей двигаться. Она могла шевелить пальцами, вертеть головой, сгибать руки и ноги до тех пор, пока они не упирались в крышку. Это вызывало у нее приступы настоящего страха. Будто ее замуровали заживо.
Не сразу, но она начала думать о том, что гроб завезут черти куда и зароют в землю, где она будет долго и мучительно умирать. Без свежей крови жидкий огонь, послушный, как котенок, станет разгораться все сильнее, растечется по ее венам, соберется клубком в сердце. Ее тело начнет сгорать изнутри. Вначале не выдержат нутряного жара глаза – лопнут, как перезрелые ягоды. Начнут слезать волосы. Лопнут губы и выпадут из размягченных жаром десен зубы… Все это она видела и слышала в Истаде, где обреталась секта безумцев, моривших себя голодом и желавших очистить грехи мученической смертью. Огонь очистит. А что это, как не сгорание заживо?
Она поминала истадцев снова и снова, задыхаясь от страха, когда мозг на каких-то древних рефлексах начинал гонять кровь и требовать кислорода, пока с наступлением рассвета к ней не приходил благодатный сон. А через две ночи услышала шум моря и облегченно выдохнула.
Воспоминания о пережитом страхе заставили кожу покрыться позорными мурашками, несмотря на теплую воду, в которой Мария купалась. Вздохнув, она принялась намыливать волосы. Что толку было вспоминать о дороге? Лучше было думать о деле.
Мария боялась, что новогодний бал, который был общим праздником для представителей Совета и высокопоставленных лиц Ордена, стал для нее просто предлогом убежать. Взять паузу. И в то же время, она прекрасно понимала, что это отличный шанс увидеть всю ситуацию своими глазами. Узнать из первых рук, что думают о случившемся возможные союзники. Подслушать, что могут замышлять возможные враги.
Более того, в Скандинавии был Торкель. Единственный молох, кроме Максима Щуки, которому Мария могла доверять. С ним она могла бы создать альянс, который мог бы противостоять как Ордену, так и Совету, в случае необходимости.
Если учесть случившееся в Варшаве, вполне вероятно, что в Совете у них могло стать больше врагов, чем союзников. Лорды Совета не любили войны, особенно, если не они их развязывали.
Оставался еще Дмитрий, если с Торкелем ничего не выйдет. Но с такими союзниками, как Дмитрий, не нужны были и враги.
Эйнар. Мария не рассматривала всерьез альянс с Эйнаром – не тот это был молох, которому она могла бы хоть что-то предложить, не тот, с кем могла бы поторговаться. Она и Дмитрию сделала практически нереальное предложение, которое едва ли могла выполнить. Но попробовать стоило, как и стоило попробовать познакомиться поближе с Эйнаром. Недаром он ведь ее пригласил, несмотря на то, что прежде им даже не приходилось пересекаться.
Мария вылезла из купальни и обтерлась теплым полотенцем, завернулась в тяжелый синий халат. Она провела в купальне и так уже слишком долго времени. Вода успела дважды остыть. Все это время Мария думала об одном: могла ли она попытаться очаровать Эйнара? Тем более, что она никогда не была с ним знакома.
Была бы она прежней, до монголов, то даже не сомневалась бы. Юная Мария была горделивой, мнила себя красавицей – было кому ей сказать об этом. Чернавки заплетали в косы ее длинные каштановые волосы, которые на солнце отливали рыжиной, помогали расшивать бисером воротники и манжеты нижних рубашек. Она рядилась в алый и синий шелк, сияющий золотыми нитями, носила бусы из разноцветного стекла и гребешки с жемчугом, которым завидовали даже княжеские дочки. Недаром ее дядя ездил аж до Царьграда за разными диковинками и, конечно, лучшие побрякушки доставались ей.
Но теперь рядись или не рядись в драгоценности, а главного они не вернут. Свежести и красоты, румянца на белых щеках, сияющих глаз, широкой улыбки, нежного мягкого голоса, который выжимал слезу у отца и вызывал восторг у Яроша... Ярош любил ту Марию. Полюбил бы он эту? Тощую, угрюмую женщину, перенесшую три выкидыша и сорвавшую голос, не способную жить без крови и убийств, не способную разобраться со своей жизнью и младшим братом. Ее тело постарело всего лишь на шесть лет, а душа – на шесть сотен.
Была бы Мария прежней, то очаровала бы Эйнара. Но может ли понравиться хоть кому-то та женщина, которой она стала? Торкелю же она не понравилась…
Платье из киноварного бархата подчеркнуло талию, палантин скрыл костлявые плечи и спину в рубцах. Мария уступила своим предпочтениям, надела не то, что нравилось, а то, что было модным в это десятилетие. Лишь волосы завила по привычке – «марсельской волной». Для модной прически их пришлось бы отращивать ближайшие полгода.
Вместо рыбки шею охватывали витки крупного жемчуга. Женщину в зеркале трудно было назвать красавицей, но что-то в ней все же цепляло внимание. Беспристрастным взглядом Мария попыталась найти что-то, что стало бы неплохой альтернативой деловому предложению… Земель у нее не было – и так уже все пообещала Дмитрию, хотя бы это отдать. Но шесть лет в компании монгола научили ее одному. Женщине всегда есть, что предложить мужчине.
Самонадеянно было думать, что Эйнар увлечется ее прелестями, но можно было попытаться. Все же он член Совета Девяти, которому, возможно, что-то от нее нужно, его расположение многого бы стоило.
Мария задрала подбородок повыше и хлопнула дверью купальни. Она видела, как вела себя Изабелла, ее игривые интонации и легкое кокетство. Повторить это было бы не так уж и сложно. Все равно молохи от женщин, даже немертвых женщин, иного и не ждали. Это давало ей определенное преимущество.
«Карты на руках, ставки сделаны. Выиграет не тот, у кого карты лучше, а тот, кто лучше их разыграет, моя дорогая».
- У вас прекрасный дом, - абсолютно искренне сказала Мария Эйнару. - Очень уютно.
Уже больше двух часов они сидели у камина на ковре из звериных шкур. Каминная комната по размерам превосходила их московскую гостиную в два раза. Антураж охотничьего домика: звериные шкуры вместо ковров и на спинках диванов, ружья на одной стене, головы медведя, лося и пумы - на другой. Люстра декорирована оленьими рогами. Над камином висит гобелен, изображающий охоту на медведя. Запах формалина портил всю картину, но Мария была готова с этим смириться, по крайней мере, следующие пару часов.
- Мой отец был охотником, - сказал Эйнар. Говорил он тихо, его голос напоминал шелест листьев на ветру. - Я все детство провел в компании охотничьих приспособлений, силков, рогатин... Во дворе выделывались шкуры, вдоль стен стояли бочки с солониной. На охоту, правда, брали только моих братьев, а я оставался с матерью заниматься шкурами и мясом. Признаться, мальчишкой я мечтал, что тоже стану охотником. Отсюда и этот дом. Так сказать, для души.
Почему Эйнара не брали на охоту, было видно невооруженным взглядом. Он выглядел заметно старше своих тридцати - болезненного вида худоба, сеточка ранних морщин и абсолютно белые волосы, брови и ресницы. Поначалу Марии казалось, что в бледно-голубых глазах Эйнара отражаются языки пламени, но, присмотревшись, поняла, что он был альбиносом - зрачки имели странный пурпурно-розовый цвет. Спрашивать об этом, впрочем, она сочла неприличным.
- Вы ходите на охоту на зверей? - Мария потянулась к кувшину с кровью и налила себе и Эйнару в маленькие граненые стаканчики.
- Иногда тянет... Но вы сами понимаете, что теперь это не так интересно, - мужчина рассмеялся, выпил и облизнул бледным языком покрасневшие от крови губы.
Она чувствовала себя свободно. Скинула туфли и сидела, поджав ноги. Только палантин не стала снимать с плеч, проклиная излишне открытую спину платья.
Встретивший ее Эйнар поначалу отвесил пару дежурных комплиментов, а после пятнадцати минут такой же формальной, дежурной беседы, содержания которой Мария уже особо и не помнила, картинно ослабил галстук и с нарочитой серьезностью пожаловался:
- Я рассчитывал провести этот вечер у камина в пижаме и стоптанных тапочках, но вместо этого вынужден принимать прекрасную госпожу и маяться в тесных туфлях и смокинге. Может, госпожа снизойдет и переберется со мной в комнату с камином?
Мария, радуясь, что не может вспотеть от волнения, и подозревая какую-то проверку, осторожно ответила, что не возражает, если господин Эйнар переобуется в тапочки. После как-то неожиданно рядом засуетился слуга (как ни странно, человек), громыхая посудой, хозяин дома исчез на несколько минут и, явившись в своих пресловутых тапочках, отвел Марию под ручку в "охотничью" гостиную. Заиграл граммофон - "Вольный стрелок" Вагнера. Слуга поставил на шкурах кувшины со свежеслитой кровью с пленкой пара. А Мария и сама не заметила, как исчезло ее прежнее напряжение и идея "очаровать Эйнара". Что уж тут говорить, очаровалась скорее она сама. Темы сменяли одна другую. Слуга принес трик-трак, но только после четвертой партии Мария, наконец-то вспомнила, что здесь по делу.
- Господин Андерсен…
- Эйнар, просто Эйнар! Если конечно позволите мне называть вас Марией.
- Эйнар… Я получила от вас приглашение, однако вы так и не изложили его причин. Мне бы не хотелось отнимать у вас время попусту и перейти к делу.
Эйнар задумчиво похрустел суставами:
- На самом деле, это была просьба Изы. Ей нужно было с вами переговорить, но какие-то дела ей помешали… Не представляю правда, что за дела могут помешать в нашей ситуации. Я недаром голосовал против того, чтобы членом Совета Девяти стала женщина. Увы! Ее поклонников оказалось больше, а прежний куратор вашего региона стал абсолютно бесполезен…
Говорил он ровно, лицо не меняло выражения.
- И я не вполне понимаю, почему она попросила меня, зная мое к ней отношение… Уж лучше бы обратилась к Карреро, - Эйнар рассеяно улыбнулся и поднял глаза с розовыми зрачками. – Мария, не принимайте мое стариковское ворчание слишком близко к сердцу. Я ведь, на самом деле, давно хотел с вами познакомиться. С вами и вашим братом.
- Почему?
- Из-за Торкеля, конечно. Вам неоткуда знать, но не только вы были его учениками.
Мария взяла в руки кубик от трик-трака и покатала его между пальцев. От упоминания о Торкеле у нее странно кольнуло в груди.
- Уж не знаю причин, но Торкель прежде никого не обращал. Он только подбирал всяких сироток и брошенок и помогал им справиться с новой жизнью. Злые языки в Скандинавии звали его за глаза Наседкой за это... Но мне он спас жизнь, как и вам. Я был после вас. И много о вас наслышан. Торкелю вы и ваш брат очень дороги. Я ведь даже немного ревновал.
Эйнар снова рассеяно улыбнулся и уставился в огонь. Вопрос сорвался у Марии с языка сам собой.
- Его жена… Фрейя… Она тоже брошенка?
- О, Фрейя? Нет, он ее обратил сам. Понятия не имею, какого черта, но сам. Да она сама вам расскажет, когда познакомитесь. У вас женщин языки длиннее, чем у ящериц. Ни одна тайна долго не удерживается, а это и близко не тайна. Мария, вы курите? Я к тому, что не будете возражать, если я закурю?
«А у вас язык ядовитее, чем у гадюки», - подумала Мария, продолжая натянуто улыбаться. Резкая смена темы была на руку. Она благодарно приняла душистую сигариллу и закурила. После паузы спросила:
- Так по какой причине Изабелла Белуччи просила вас поговорить со мной? Да так, чтобы еще и с визитом к вам в гости?
- О том, что случилось в Варшаве. Видите ли, в Совете Девяти сейчас зреет небольшая паника… Тем более, нас уже не Девять. Жойи больше нет, а Иза решила, что ее личные дела важнее.
- Кстати, о Жойе, - поспешно вставила Мария. - Вы не узнали ничего о его смерти?
Эйнар выдохнул дым изо рта и раздраженно скривился. Встал и рассеянно прошелся по гостиной. Шаги тонули в мягком ковре.
- Вы были знакомы с Жойей? Тот еще пройдоха. Не зря вылитый цыганчонок. Смотришь на такого и держишься за кошелек, чтобы не утащил. Только он мог бодаться с Азур и Безликим за Польшу и Данию. Остальным то ли духу не хватало, то ли что… Я к тому, что никто из тех, кто знал его лично, не верят тому, что его смерть случайна. Это просто невозможно. Жойя думал на сто шагов вперед, а еще сто шагов позади себя держал в памяти.
Мария подумала об Иеремии Свифте. Об убийце Йотуна, деликатном и вкрадчивом, как торгаш на базаре, и прекрасным, как рассвет солнца. И таком же смертельно опасном. Действительно ли он приложил руку к убийству Жойи Брновича, как утверждали братья Даллес?
- А как он умер?
- Кто бы знал. Он пропал без вести. Лишь через месяц бесконечных поисков нашли его кольцо на полпути из Белграда в его имение в пригороде.
- То есть, он может быть жив?
Эйнар покачал головой.
- Не думаю. Он не расставался с этим кольцом – это был памятный подарок его отца. Жойя берег его пуще своей жизни.
Повисло молчание. Эйнар сделал еще круг, выглянул в окно. Луна серебрила влажную хвою сосен. Мария поправила волосы и тоже встала.
- Простите, Мария, для меня это несколько… больная тема. Я бы не сказал, что мы с Жойей были приятелями, но я боюсь, что без него все идет наперекосяк.
- Я понимаю, - она кивнула, надеясь, что когда они перейдут к делу, Эйнар станет несколько более сдержанным в своем… ворчании. – Потому я здесь. Я расскажу, что могу, о том, что было в Варшаве, но, к сожалению, о некоторых вещах знает только мой брат, поскольку меня держали взаперти.
- О, не переживайте об этом. Убийца Свифт обо всем отчитался со своей стороны, кроме того, Совету… Восьми был представлен и отчет братьев Даллес.
Мария похолодела. Она боялась не того, что Уильям и Иеремия что-то переиначили. Она боялась, что они сказали правду. Но затем ее кое-что царапнуло.
- Погодите… Хью Даллес? Он же мертв.
- Это не помеха. Дитя Бальтазара Карреро – Ратта – может говорить с мертвецами. Как ни странно, даже более надежный источник, чем живой свидетель. Но работает только, если есть тело, иначе ситуация с Жойей давно бы решилась… Госпожа Мария, прошу, присядем.
Он снял с каминной полки незамеченный прежде серый волчок. «Стена звука».
По деревянным панелям побежали солнечные зайчики.
Стиснув зубы, Мария некоторое время молчала. Она боялась, что накопившееся за время беседы раздражение и страх за Андрея не дадут ей рассуждать трезво.
- Что ждет Андрея? У него теперь будут проблемы? Вы поэтому пригласили только меня?
- Не только… Нам нужно собирать все, чтобы выстоять против Ордена. Если они будут настаивать на том, что невиновны в случившемся, нам нужно будет им что-то противопоставить.
- Вы не ответили на самый главный вопрос. Что ждет Андрея?
Перед глазами мелькнула картинка: она выдергивает из волос единственную шпильку, украшенную камнем, проводит по ладони, царапая до крови, и вонзает прямо в пурпурный зрачок. И на все это уходит менее десять секунд... Мария сцепила пальцы, чтобы не бросалось в глаза то, как они задрожали. Чтобы скрыть даже намек на агрессию. Агрессия ничем не сможет помочь. Это тактика Андрея, не ее. Она должна в первую очередь узнать, что им угрожает. Найти способ это предотвратить, договориться...
- Господин Эйнар, кажется, дама задала вам вопрос, - она заставила себя улыбнуться, контролируя каждый мускул своего лица. Не хищный оскал, не затравленная улыбка. Просто легкое движение губ, напоминающее о прекрасной Джоконде.
Эйнар отвел взгляд и потер запястье.
- Госпожа, вам нет нужды бояться за вашего брата... Я понимаю ваши опасения, но для них нет причин. Мы должны как-то выстроить линию защиты... Поймите, мы, в отличие от Ордена, не готовы к войне... Нам нужно показать...
- Показать что? Господин Эйнар, как показания моего брата помогут вам выстроить линию защиты? Меня похитили, потому что Безликий отдал на то приказ.
- Госпожа, - молох поднял руку. - Вы кажется не все понимаете. Безликий утверждает, что никакого приказа отдано не было. Он настаивает на том, что в случившемся в Варшаве виновен ваш брат...
Горло Марии сжало спазмом от гнева. Она сдавила пальцы до такой степени, что под ногтями выступила кровь.
- Вы издеваетесь? Или думаете шутки со мной шутить? За кого вы меня держите? За какую-то... девочку? - прошипела Мария. - Меня похитили. Я провела едва ли не две недели в каком-то гадком подвале с осиной на шее. Если бы не некий Антоний, я бы, возможно, с вами не разговаривала, потому что первоначально речь шла о моем убийстве. И вы мне говорите, что в этом виновен мой брат? Это такой вывод сделали премудрые мужи Совета?
Эйнар сглотнул и отступил на шаг.
- Госпожа, давайте присядем, - он попытался коснуться ее плеча, но Мария отступила. - Сюда, пожалуйста... Послушайте, ради всего святого. Я не враг вам. Я, вообще, не хотел в этом всем разговоре участвовать, я едва вас знаю... Послушайте же.
Мария снова увернулась от его руки и села на диван. Эйнар подтащил стул и сел напротив, жалобно подняв брови. Дистанция между ними сократилась просто до неприличия, и Мария чувствовала запах его дыхания. Зажав ладони между колен, как любил делать Винцентий, молох медленно продолжил, обдумывая каждое слово:
- Против действий вашего брата слово Безликого и слова Даллесов... Поймите же, никто не отрицает факт вашего похищения. Безликий отрицает лишь причастность Ордена. Понимаете? По регламенту, ваш брат должен был оповестить Совет Девяти через Изабеллу. Мы в такой ситуации, что подобные действия должны были согласовываться. Но никто оповещен не был. Мы узнали о пожаре только тогда, когда лично Безликий объявил об инциденте и велел созывать Совет Девяти для обсуждения с правящими лицами Ордена. Вы понимаете?
Прокашлявшись и помолчав, Эйнар продолжил:
- Более того, показания Даллесов... Покойного и живого. Со слов обоих выходит так, будто ваш брат целенаправленно саботировал все запланированные действия Совета по сбору информации и нарушил все договоренности о нейтралитете. Я... Я... Я боюсь вас оскорбить, - он взъерошил белоснежные волосы и снова прокашлялся. Мария молчала. Она внимательно слушала, запоминая и мысленно складывая на полочки каждое слово. Вспышка гнева спала, и мысли прояснились. - Я боюсь вас оскорбить, но похищение одного молоха - это еще не политическое преступление... В смысле, вы видная фигура, но вы целы и невредимы, а ваш брат... Понимаете, он уничтожил целый штаб. Множество молохов погибло. Вас могли похитить... ну, я не знаю. Может, тайный ухажер, понимаете? А это была целенаправленная акция агрессии, целенаправленная по адресу...
Он запнулся и замолчал. Марии показалось, что он чувствует себя виноватым. Она ясно видела, что он плетет какую-то чушь и порадовалась, что некие обстоятельства помешали оказаться на его месте Изабелле Белуччи. Сия особа, в отличие от Эйнара, не обладала ни косноязычием, ни неуверенностью и не дала бы почувствовать, что что-то идет не так.
- Господин Эйнар, - мягко начала Мария, игнорируя чепуху про тайного ухажера. - Простите за прямолинейность, но Орден сейчас во всю использует вашу - не лично вашу, конечно, а всего Совета Девяти - нерешительность и пытается, фигурально выражаясь, держать всех вас за причинные места. Агрессия Ордена имела место быть куда раньше, когда капитаны Ордена расположились в Варшаве и устроили там массовую резню среди вампиров. Но Совет до сих пор не обращает на это внимания, хотя вампиры считаются такими же подданными... Не говоря уж о таинственной смерти Брновича и бегстве варшавских лордов. Виновник всех агрессивных действий последних месяцев - Орден.
Губы Эйнара сжались в тонкую линию. Казалось, Мария его чем-то разозлила... Впрочем, кому приятно обвинение в собственном бессилии?
- Госпожа, действия Совета направлены на максимально мирное и безболезненное решение проблемных ситуаций с Орденом. Если следовать вашей логике, мы уже должны объявлять им войну, чего допустить попросту нельзя. В смерти Жойи мог быть виновен кто-угодно, даже обманутая женщина, коих было множество. Варшавские лорды пропали без вести, о них нет ни слуху, ни духу. Даже независимый посланник не может их найти. Вероятно, вы не знаете, ведь вы не участвовали в политике последних веков, но существует прецедент, что земля, которую покинули лорды или высшие чины Ордена, начиная от капитана, считается нейтральной территорией. И если кому-то хватает сил там укрепиться, то...
Щелкнула игла патефона. Затрещала пластинка. Мария вздрогнула, будто спало какое-то оцепенение. Шевельнула пальцами, разглядывая коричневые лунки, где ее ногти впивались в кожу. Эйнар извинился и встал, чтобы выключить патефон. Его тон показался Марии странным. Так ли уж он поддерживал нынешнюю политику Совета? Или пытался убедить в этом самого себя?
- Эйнар, будем откровенны, - обратилась Мария к его напрягшейся спине, понимая теперь, о чем говорил Иеремия Свифт на том далеком совещании в Москве. Она постаралась придать своему голосу всю доброжелательность, на которую только была способна в этой ситуации. Если она верно поняла настроение Эйнара, нащупала слабое место, то, возможно, стоило продолжить гнуть прежнюю линию. - Я ведь понимаю, что вы говорите чепуху. Орден хочет войны и будет вынуждать Совет к этому до последнего. Я даже начинаю понимать, почему Безликий не нападает сам, а выдавливает из вас подачку за подачкой. Я бы тоже так делала, только чтобы посмотреть, как девять... простите, восемь могущественных молохов вертятся, как ужи на сковородке, пытаясь меня умаслить. Сколько костей вы ему бросите, пока он не отхватит у вас руку? Они хотят от вас козла отпущения в лице моего брата... А Польшу себе в качестве компенсации еще не потребовали? Чего вы ждете? Пока начнете плясать под дудку Безликого, как дрессированные пуделя?
- Попробуйте убедить в этом кого-то еще, - сказал вдруг он, снял пластинку с патефона и переломил ее пополам. - Хватит еще трех голосов из Совета вместе со мной, чтобы пересмотреть вопрос. А что касается вашего брата... Я ведь уже говорил вам, мы не чужие друг другу. Ради Торкеля, вашему брату лучше пока залечь на дно.