ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
Глава 1
Варшава, октябрь, 1939г.
читать дальше Антоний проснулся. Изредка он проводил свои дни в маленькой комнатушке, больше похожей на чулан. Здесь были шкафчик и кушетка и не было Ады. Объяснялся тем, что хотел уединения. Ада не возражала, тем более, что чем дальше, тем больше их отношения остывали. Убеждать ее в своей преданности и любви было непросто, когда его мужская сила отказывала ему раз за разом. Антоний уже даже думал, что отвратительное мохнатое тело химеры ему привлекательнее совершенных форм Ады.
Вставать с кушетки категорически не хотелось. Хотелось закрыть глаза и сделать вид, что ничего этого нет. Шальная мысль – собрать вещички и махнуть подальше… Настал день побега, одним словом, и приступать к своим планам Антоний не спешил. Он лежал и думал, стоит ли ему попробовать сбежать с Марией? Куда угодно. Да, даже в Россию. Почему нет?.. Эта мысль его невольно взбодрила.
Платье, пальто и сапожки лежали в корзине на шкафу. Антоний еще раз снял плетеную крышку и принюхался. От вещей пахло тонким и приятным запахом живой женщины.
Оставалось подготовить еще пару вещей.
Антоний не нашел Еву в холле на ее излюбленном месте у камина. Гитару оккупировал Иштван и сидел теперь там в одиночестве, неумело перебирая струны.
В саду тоже никого не оказалось, кроме дождя и солдат, патрулировавших ворота. Сад был вторым излюбленным местом Евы, где она вечно пропадала со своим мужем Ландовским. Антоний, на всякий случай, прошелся вокруг дома, размышляя об идее с побегом. Почему нет? Сбежать и пойти искать Хевеля Твардовского…
- Глупо, глупо, - пробормотал он, подтолкнув подвернувшийся камешек босой ступней. Будто, забыл, что из Ордена ему никто не даст сбежать. Темный, мокрый сад шелестел у него над головой, будто соглашаясь. Антоний нахохлился, завернулся в плащ и побежал к подземным гаражам в задней части особняка. Там его уже ждал Шип.
- Долго ты, - сказал он. – Все уже готово. Или ты раздумал на Вислу ехать?
Почему-то готовым оказался фургон Ханса. Впрочем, какая разница? Машина была заправлена, вещи сложены в багажник, двигатель прогревался, воняя на весь гараж. Шип подошел сзади и прошелестел на ухо:
- Как ты собираешься организовать досуг Аде? Есть идеи?
- Пойдешь и скажешь ей, что немецкие солдаты поймали кого-то похожего на Твардовского в Чеховице. Поедешь с ней. Если сможешь, задержись и сам там, как можно дольше. А лучше… - Антоний замолчал, прикусив костяшку пальца. Шип… Флоренс не был ему другом, хотя они немало перенесли всего во время муштры… Или все же был? Ни к кому, кроме него, Антоний не рискнул бы обратиться за помощью. – Лучше, вообще, сваливай из Варшавы.
Шип нахмурился и отошел.
- Я не знаю того, что знаешь ты, - сказал он все также тихо. Его голос сливался с шелестом дождя. – Но сбежать из Ордена? Я не самоубийца.
Тоже верно. Неизвестно, кто опаснее – Медведь или ищейки Ордена. И все-таки Антоний с досадой воспринял его ответ.
- Давай, иди, - громко сказал ему вслед Шип.
В переводе с его унылого языка это означало что-то вроде «удачи».
Итак, машина была готова. Вещи тоже. Оставалось дождаться, пока уйдет Ада. А пока можно было найти Еву и чертовы кусачки, которые он ей по доброте душевной подарил.
- Ты точно не поедешь в Чеховице за своим евреем? – спросила Ада, неторопливо собирая волосы в пучок.
Да, это странно, что он отказался. Он ведь постоянно талдычил про Твардовского, а теперь сдал назад. Ада может что-то заподозрить?
Антоний опустил взгляд, переступил с ноги на ногу. Переигрывать не стоило, не поверит.
- Я не думаю, что от меня будет толк… Я…
- Ты боишься? – она смотрела на него в упор.
- Нет, - резко ответил он. Даже не соврал ведь.
- Боишься.
Она отвернулась, проводя пальцами по шпилькам, поправляя воротник. И вырядилась же, как обычно, в идеально белую блузку и серую юбку до колен. Перед кем так красуется?
- Да, боюсь, - сказал он. – Ты никогда не была так близка к смерти, как был я. Твоя неуязвимость лишила тебя страха, так что не тебе меня осуждать.
Ада обернулась. Непроницаемая прекрасная маска раскололась. Ада была удивлена.
- Ты что же… меня обвиняешь? Обвиняешь в том, что я сильнее тебя?
Антоний мысленно выругался. Разговор зашел не в то русло. Она должна была уже сидеть в машине вместе с Шипом и ехать в Чеховице, а вместо того вдруг решила озаботиться их отношениями.
- Нет, как ты могла так подумать… Я не…
Черт, да как же ему заставить ее уйти? Ада присела на стул, никуда не собираясь уходить. Вскоре он пожалеет, что не дал состояться их разговору. Кто знает, как бы все обернулось?
- Я всегда восхищался твоей силой, - начал плести он, почти утонув в нахлынувшей волне паники. Он ощутил, как дрожат пальцы. – Ты…ты невероятная. Самая невероятная из всех.
Поддавшись порыву, он наклонился и прижался к ее губам, мысленно крича «Уходи!».
Уходи, уходи, уходи. Я твоя тряпка, твоя верная собачонка. Я такой трус, что не могу даже поехать посмотреть на того, кто меня победил. Ты довольна? Только уходи!
Ада отстранилась, глядя на него с тщательно скрываемым сочувствием. Погладив его по щеке, она поднялась и молча вышла.
Антоний стоял спиной все это время, чтобы она не увидела ликования у него на лице. Фора в сутки у него теперь точно есть. А там они пересекут границу с Украиной и будут под защитой Медведя.
Оставалось только найти Еву и забрать чертовы кусачки.
Из комнатки, которую занимали Ева и Павел – с химерой никто не хотел жить кроме него одного – доносились голоса и смущенный звонкий смех.
- …Так какая ваша любимая книга? Я, честно говоря, раньше не умел читать… Сыну мясника это ни к чему, понимаете, фрау Ландовски? Но Азур меня заставляла читать ей вслух, чтобы я учился...
Снова хихиканье.
- Я люблю Виктора Гюго, - ответила Ева. В ее собеседнике Антоний узнал Юргена Вайса.
- О, Гюго… Там это, - Антоний почти видел, как Юрген морщит лоб, пытаясь вспомнить, - там была любовь.
- Не любовь, а Париж… Я хочу в Париж, - тихое постукивание, будто кто-то стучит ногтями по дереву или бумаге. Ева, небось, смутилась и, как обычно, опустила глаза. – Там так описан Париж, будто по улицам гуляешь…
- А чего герр Ландовски вас не свозит? Я бы вас свозил…
- Вы что такое говорите! Если Ландовский услышит, то поколотит вас…
Антоний не удержался и заглянул в щелку. Ева как раз толкнула Юргена маленьким кулачком в бок. Сержант зашелся дурацким гикающим смехом. Химера ему вторила, прикрывая раздвоенную губу ладонью. Будто, других девушек в округе нет. Как можно было ухлестывать за этим чудищем?
Он стукнул в дверь кулаком и вошел. Ева и Юрген умолкли, будто какие-то заговорщики. Извинившись, Антоний забрал кусачки и быстро ретировался. Оставалось забрать корзину с одеждой.
Спускаясь в подвал он с удовольствием старой сплетницы думал об этих двоих… Ева и Юрген, серьезно? Ладно, Вайс, судя по Азур, он ничего не имел против женщин нечеловеческого вида. Но про чету Ландовских он слышал много интересного. Что Ева выходила Павла после Первой Мировой, когда ему изувечило лицо и руку осколками гранаты. Что они вместе пришли в Орден, но Павел оказался молохом, а она – просто вампиром. Что ей пришлось стать химерой, чтобы не быть убитой, и что муж от нее не отрекся… И променять это на хиханьки о Париже?
- В Париж, пфф, - проворчал Антоний. Но все же Ева не была ветреницей. Что с того, чтобы поговорить с товарищем и посмеяться, в самом деле? Это Юрген дурак, что ухлестывает за чужой женой.
Ступеньки кончились. Поигрывая кусачками, Антоний мысленно взмолился, чтобы на вахте не оказался сегодня Ханс, Иштван или…
Или Симон Ионеску. Антоний нацепил постную мину, но внутри у него что-то оборвалось, когда он увидел Симона в старом кресле с газетой в руках. Не то, чтобы румын был его другом, но они провели немало веселых часов за игрой в покер. Ему было бы проще убить какого-нибудь венгра, чьего имени он не помнил. Но у дверей сидел не он.
Симон вежливо улыбнулся и встал, увидев Антония.
Антоний широко раскинул руки, чтобы заключить румына в дружеские объятья. Что ему Ионеску, в самом деле? Он подстроил смерть своих братьев от рук охотников и родного отца. И он-то сожалеет, что убьет молоха, которого знает без году неделю? Он вспомнил девушку, из-за которой его чуть не убил Твардовский. Совершеннейшая незнакомка. Она испугалась своего спасителя тогда не меньше, чем Антония.
Один крепкий хлопок по спине, второй. Вот уже Симон разжимает руки.
Антоний одним быстрым движением ударяет его в подбородок. Пока румын, покачнувшись, теряет равновесие, он одним прыжком оказывается у него за спиной.
Еще одно движение. Он хватает Симона за виски.
Резкий рывок.
Хрустят позвонки, с чавканьем рвутся мышцы. Голова неожиданно легко отрывается с плеч, как у шарнирной куклы. Две секунды, не больше.
- Дольше сожалел, - сказал вслух Антоний, глядя, как кровь заляпывает кресло и заливает текст статьи. Газета очень старая - статья еще о параде советских и немецких солдат в Бресте. На снимке бессмысленный кусок улицы и машина с людьми.
Он снимает засов и, не глядя на Марию, затаскивает тело, а затем и грязное кресло в комнатушку. Что-то внутри на секунду сжимается. Вдруг ударит в спину?
Медведица стоит в дальнем углу и, настороженно сощурившись, на него смотрит. Вновь то самое ощущение, будто вошел в клетку к дикому зверю.
- Кто это? – спрашивает она равнодушно, глядя на тело. Аде учиться и учиться таким безразличным интонациям.
- Ваш неусыпный страж.
Он машинально протягивает ей голову. Мария смеряет ее секундным взглядом и кладет на свою кушетку.
- Вам принесли вчера воду? Вы смогли искупаться?
Мария кивает и берет у него из рук корзинку с вещами. Верно, от нее больше не пахнет мертвечиной. Переодеть ее в людскую одежду, и она затеряется на пару дней, как затерялся Вайс в Москве. А когда запах вернется, они уже будут далеко. Мария кивком просит его выйти.
Вещи, что он ей принес, сели почти идеально. Только пальто было великовато и напоминало чем-то его собственное. Из какого-то упрямства он в последнее время перестал носить форму Ордена и вернулся к своим старым, пусть и неприглядного вида вещам. В кармане тренча Антоний выловил кусачки и подошел к Марии. Медведица настороженно смотрела ему в лицо, пока он щелчок за щелчком освобождал ее длинную худую шею от "бус". Едва он перекусил последнее кольцо проволоки, Мария сорвала ее с шеи и швырнула землю, как какую-то гадину.
Антоний протянул ей напоследок красную помаду, которую утащил у Ады, и попросил натянуть шляпку пониже.
- Вас никто не видел в лицо, кроме Вайса, но рисковать не будем. Я буду говорить, что вы девушка, которая… моя гостья, одним словом. Там наверху я вас обниму за плечи, если вы... если вы не против, - он сам не понимал, почему так робеет перед ней.
Пока он это говорил, она вслепую красилась. Движения были уверенными, и алый цвет лег ровно, но результат заставил Антония содрогнуться. Ее рот на мертвецки бледном лице смотрелся свежей раной. Мария натянула пониже шляпку, как он и просил, и чуть опустила голову. На виду остались лишь жуткие красные губы.
- Поспешим же!
Они закрыли дверь, оставив внутри труп Ионеску, и опустили засов. Наверху Антоний, как и говорил, положил ей руки на плечи, а она вдруг непринужденно заулыбалась. Пока они шли самыми непопулярными у солдат темными коридорами, Антоний чувствовал, как внутри его держит невидимая рука, дергался и оборачивался на каждый шорох. Мария казалась расслабленной, как на прогулке, но он все равно чувствовал под тканью пальто ее твердые, напряженные плечи.
Едва они спустились в гаражи, к счастью, так и не встретив никого из молохов, он убрал руку. Антоний нарочно вел Марию той частью дома, где почти никто не бывал. Да, к тому же, в разгар ночи многие молохи предпочитали гулять в городе, а не сидеть взаперти, несмотря на требования Ады поменьше отсвечивать. Взаперти было тоскливо: играть в карты или кости, обсасывать слухи, тренироваться с оружием, смотреть одни и те же 3 фильма Лорела и Харди на старом проекторе, делить между собой единственную гитару – это всем быстро наскучивало. В Германии можно было устраивать бои химер и вампиров или охотиться на шлюх и цыган, что было куда интереснее. Здесь Ада пока запрещала такие забавы. Немцы вскорости обещали постройку гетто, жителей которого можно будет безнаказанно убивать, но пока считала, что слишком рано топить Варшаву в крови. Единственной уступкой был массовый забой «мяса» в самом начале, после оккупации. Буквально за четыре ночи в Варшаве не осталось ни одного вампира.
Уже садясь в машину, Антоний вспомнил, за что так невзлюбил фургон Ханса. Пыхтя, он попытался приладить к двери ремень от тренча. Когда он однажды решил прокатиться, то на первом же повороте едва не выпал. Не хотелось бы повторить это снова.
- Зачем это? – улыбка на ее лице увяла, едва они сели в машину. Медведица поправила шляпу, и Антоний встретился взглядом с ее стеклянными неживыми глазами. Ну, точно чучело. Лишившись влияния «бус», она чуть посвежела, но это ничуть не убавило ощущения, что он говорит с каким-то допотопным чудовищем, которое зачем-то влезло в женское тело.
- Дверь плохо закрывается, - кратко сказал он и вылез из машины, чтобы открыть гараж. То же самое ему пришлось проделать у ворот. Когда они, наконец, чуть отъехали, Антоний остановился и попытался закрепить дверь ремнем. Кое-как она держалась, но один сильный толчок - и он вывалится из кабины.
Все это время Мария изображала чучело, проявив секундный интерес только к фотографиям в кабине. Может быть, она боится? Поэтому молчит? Когда они отъехали подальше, и Антоний чуть расслабился, он попытался ее разговорить, просто из любопытства, удастся ли, но это больше напоминало монолог.
Интересно, она и в койке молчит? Ада красиво вскрикивала, постанывала, выгибалась дугой, изящно вскидывая белые ноги или руки. А с этой, наверное, как с самкой богомола. Молча опутает тощими конечностями, а потом сожрет…
Будто подтверждая эти мысли, Мария посверкивала из-под полей шляпки синими пустыми глазами. И, правда, не глаза чучела, а фасеточные глаза богомола. Фантазия Антония так разыгралась, что он даже не заметил, как закончились руины Варшавы, и машина выехала на большую дорогу. Несмотря на позднее время, там кипела работа. Подвозились грузовые машины, фургоны, телеги с впряженными конями – все они везли кирпичи, цемент, провода, части труб для восстановления города. После бомбежки во многих частях Варшавы до сих пор не было электричества, газа или воды, не говоря уж о связи, которой не было уже почти месяц. Необходимо было восстановить и некоторые административные здания. И, конечно, построить гетто, которого с нетерпением ждали молохи. Но чем дальше они отъезжали в сторону Львова, тем более пустынной становилась местность.
По раскисшей от обеденного дождя дороге ехать быстро не стоило, но Антоний ехал так быстро, как только позволял двигатель. Пока их путь лежал на Отвоцк вдоль Вислы, на которой мигали огоньками несколько барж. В открытые окна долетал воздух, наполненный сыростью, запахом водорослей и лягушек.
Антоний достал из тайника в подкладке самодельную карту и развернул одной рукой, продолжая краем глаза следить за пустой дорогой. Да, сначала на Отвоцк, оттуда уже на Гарволин... Часа три-четыре по такой дороге – и уже Люблин. В Люблине или даже в Замосце они могли бы переждать день, но лучше было бы не останавливаться в больших городах. Больше подошли бы более пустынные места, где они не попадались бы на глаза ни полякам, ни солдатам с блокпостов. Советские солдаты вряд ли стали бы отчитываться перед Адой, однако до них еще следовало бы добраться. До самого Замосца была территория немцев, несмотря на редкие вкрапления занятых советами поселков и построенных в сентябре блокпостов.
Отдельной головной болью была Богомолиха, настороженно сверкавшая глазами из своего угла кабины. Он не оставлял попыток ее разговорить, хотя ему самому против обыкновения хотелось помолчать. Но чем больше она будет говорить, тем меньше шансов, что успеет, что-нибудь незаметно выкинуть. В ход пошло все: байки, анекдоты, истории и жизни. Даже Хевель. Только о нем Мария неохотно заговорила:
- Он с юных лет - с шести или с семи - был воспитанником наших друзей, Марьяна и Катаржины. Тогда, когда мы впервые встретились сто лет назад, они жили в Алленштайне и еще не были лордами, - она задумчиво смотрела вдаль.
- Как же вас занесло так далеко от России?.. Э, наверное, глупый вопрос. За столько лет вы, наверное, столько мест перевидали.
Алленштайн, надо же... Вот почему Твардовский так хорошо говорит и пишет по-немецки, подумал Антоний.
Мария неожиданно пояснила:
- Мы покинули Россию на время из-за конфликта с извергами. Вы слышали о петербургских извергах?
Антоний кивнул, но, не особо желая отклоняться от темы, спросил:
- Почему он жил с ними с детства?
- Насколько я помню, Катаржине давно хотелось ребенка. А Марьяну - ученика. Они взяли Хевеля из сиротского приюта. Славный мальчик, такой любознательный... - губы Марии тронула тень улыбки. - Проводил за книгами все свое время.
Неудивительно, что Марьян и Катаржина (несмотря на историю, рассказанную Адой, он даже про себя называл Марию и Иоанну новыми именами) выбрали именно его, думал Антоний. Кого еще растить двум книжницам, как не маленького книжного червяка? Он попытался представить себе такое детство - за одними книгами. Скука смертная. Когда он был мальчишкой, его домой загоняла одна лишь плохая погода, а за чтение - тяжелая палка папаши-Шастеля.
Мария отвернулась к окну, показывая, что разговор окончен, но Антоний сказал:
- Пожалуйста, продолжайте. Как долго вы пробыли в Алленштайне?
- Кажется, четыре или пять лет. Это было больше ста лет назад, поэтому я точно не помню. Потом мы вернулись в Санкт-Петербург. Тогда я последний раз видела Хевеля - он еще был человеком. Мы уговаривали его перебраться к нам, но он раз за разом отказывался. Боялся своего дара, который лишал людей и молохов воли. Вы ведь поняли, Антоний, что не только вы стали рабом "очарования дьявола"?
Антоний вздрогнул.
- За эти сто лет Хевель кое-как сумел обуздать свою силу, но все же, кажется, ему это не удалось до конца, - добавила Мария, обернувшись к нему.
- А вы сами ли не стали рабами? - съязвил Антоний, разозлившись. Ему лишь хотелось узнать о таинственном еврее чуть больше. В самом деле, будто каждый день встречаешь таких молохов. Это еще не делает его "рабом". - У него была своя семья. Зачем вы так хотели, чтобы он жил с вами? Видно, тоже не устояли, а?
Мария безразлично повела плечами.
- А книги? Эти его брошюрки? - раздраженно спросил он после недолгого молчания.
- Хевель последние десятилетия потратил на то, чтобы найти способ опять стать человеком. Изучал нашу историю, биологию... Где-то он рассчитывал найти ответ.
Дальше они ехали молча. Антоний не знал, что еще можно из нее вытянуть. Тишину нарушал только гул мотора и постукивание плохо привязанной двери. Антоний неожиданно подумал о том, а хотел бы он снова стать человеком? Определенно, нет. Что хорошего в том, чтобы быть человеком? Гадишь каждый день, болеешь, стареешь, а потом умираешь дряхлой развалиной. Взамен на что? Людская еда? Велика важность. Солнце? Да, и без него неплохо. Член стоит, как у живого, даже лучше. Вдобавок, можно не бояться сделать какой-нибудь дамочке маленького Шастеля. Зачем же Хевелю опять становиться человеком?
А затем его мысли снова вернулись к словам Марии о "рабе". Он лишь хотел узнать немного больше о том, кто с такой легкостью победил его. Что здесь предосудительного? Антоний сам не понял, как невольно начал оправдываться сам перед собой, забыв о том, как мечтал найти Хевеля. Да и не мечтал он вовсе. Думал лишь о возможности взять реванш. Может, если бы он выпил кровь оборотня, то стал бы сильнее и сразил его?
В глубине души, впрочем, где-то там же рядышком с ящичком, где он закрыл стыд и угрызения совести тем, что подставил и погубил братьев, он закрыл в тяжелом железном сейфе желание найти Твардовского, вилять перед ним хвостом, как послушная собачонка, лизать ему пятки и клясться в своей верности. Взять реванш, поговорить, узнать больше - просто отговорки, попытки замаскировать это самое... "рабство". Перед самим собой в первую очередь. Он знал, что обязательно найдет Твардовского и станет его преданным другом, даже если на это уйдут десятилетия.
Скоро ему пришлось полностью сосредоточиться на дороге. Перед Гарволином она окончательно испортилась, покрылась ямами и, как назло, принялась вихлять. Как распутница крутыми бедрами. Вдобавок, ночь уже перевалила за середину. Вероятно, стоило поддать газу и уже думать о дневном убежище, а не о Хевеле Твардовском. Эдакими темпами они даже до Демблина до утра не доедут.
На следующем повороте машину занесло, взвизгнули шины. Антоний вцепился в руль, но тут ощутил сильный толчок справа и сильную боль в левом плече.
Неожиданно он увидел темное небо, затянутое тучами с запада. Бледный лунный диск. Следом - темную грязь.
И снова луна. И снова грязь. Небо и земля менялись местами, как картинки в калейдоскопе.
Тяжелый удар в затылок на мгновение вырубил его, а привела в чувство жгучая боль в колене и звук выстрела. Заорав, Антоний вцепился в ногу.
Над ним возвышался черный силуэт Богомолихи. С нее слетела шляпа, и ветер трепал короткие волосы, юбку и расстегнутое пальто. Антоний протянул руку, безмолвно прося о помощи - что же случилось? Их догнали? С простреленным коленом он вряд ли встанет сам. Но их догнали, а значит нужно встать и готовиться отбить Марию. Должно быть, Ада...
Запоздало он понял, что погони-то не было. На дороге они были одни.
Еще более запоздало он понял, что в тощей бледной руке чернеет короткое дуло "бульдога". И смотрит оно прямо на его ногу.
Ради всего святого, откуда у нее оружие?
Она обошла его слева и направила дуло уже в лицо. Луна осветила ее жуткий оскал и пожелтевшие от ярости глаза. Чудовище явило свой истинный облик.
Какой же он идиот...
Конечно, Симон. У него наверняка был револьвер. Он же бросил ее там в комнате вместе с трупом.
Какой же он идиот...
Он был ее врагом. С чего он так расслабился и решил, что она будет питать к нему теплые чувства за устроенный побег? Только из-за дурацкого разговора о Хевеле?
Какой же он идиот...
Мария взвела спусковой крючок. Антоний похолодел. Если она бросит его тут с простреленной головой, он пролежит без сознания до утра. А затем сгорит с первыми лучами солнца. Нет в мире чуда, которое позволило бы ему исцелиться за несколько часов.
- Стой! - крикнул он. - Я же спас тебя! Так ты мне возвращаешь долг?
Мария брезгливо скривилась. Он никогда в жизни еще не говорил так быстро:
- Да, да, если бы не я, никто бы не вез тебя в Варшаву. Так бы ты и сгорела где-нибудь на крыше с гвоздем в башке. Это я убедил Аду просто взять тебя в заложницы! Чтобы потом договориться с твоим братом полюбовно, чтобы он не трогал нас, а только избавился от Ады. Это была ее идея напасть на тебя!
Дуло револьвера дрогнуло. Кажется, она задумалась?..
- Долг уплачен, - сказала Мария.
Грянул выстрел. Боль пронзила вторую ногу. Антоний зарычал от злости. Богомолиха развернулась и пошла в сторону машины. Фургон стоял далеко в стороне, у каких-то тополей. Каким-то образом она смогла ее остановить и никуда не врезаться.
- Ты не можешь бросить меня здесь! Чертова тварь! Не можешь!
Он бранился и бранился, вспоминая самые грязные ругательства, которые только знал. Потом унижался и умолял не оставлять его. Но Мария не вернулась. Ни чтобы забрать его, ни чтобы добить. Он с беспомощностью, корчась, как полураздавленный жук, наблюдал за тем, как она долго заводила машину, а затем все же тронулась и уехала.